Сегодня мы поговорим о наследии прошлого. Не пугайтесь: речь пойдёт вовсе не о политическом наследии. Хотя к политике наши сюжеты будут иметь самое прямое отношение. Сорок лет правил Албанией Энвер Ходжа. Он всегда оставался убеждённым сталинистом, и это в шестидесятых годах привело к разрыву с Советским Союзом и другими соцстранами. После смерти Мао Цзэдуна Энвер Ходжа обвинил в ревизионизме не только Москву, но и Пекин, оставшись практически в полной изоляции. В Албании был создан совершенно фантастический культ личности вождя, который был первым секретарём Албанской партии труда (бывшей коммунистической), председателем совета министров, министром иностранных дел и верховным главнокомандующим. Именно ему, как твердила пропаганда, народ обязан процветанием промышленности, электрификацией всей страны, искоренением болезней и неграмотности. Когда Албания снова открылась для внешнего мира, мир ужаснулся: даже по меркам соцлагеря уровень жизни здесь был чудовищно низким. Экономика и сельское хозяйство оказались в полном упадке. Единственным реальным наследием диктатора стали разбросанные по всей стране шестьсот тысяч бетонных бункеров. О них и пойдёт речь в нашем первом репортаже.

В течение четырёх десятилетий Энвер Ходжа правил Албанией, как своей вотчиной, превратив её в гигантскую тюрьму и осаждённую крепость. До сих пор страна не может избавиться от последствий его тирании. Албания остаётся и сегодня одной из самых бедных стран Европы. Сталиниста, диктатора, жестокого деспота, ортодоксального коммуниста на Западе часто называют «бетонной головой» (это идиоматическое выражение примерно соответствует определению «твердолобый»). К бетону Энвер Ходжа имел не только, так сказать, косвенное отношение. Бетон был его излюбленным материалом. За сорок лет его правления в стране был построен шестисоттысячный комплекс бетонных бункеров – дотов, как их принято называть по-русски ещё со времён Второй мировой войны. Эти доты планировалось использовать в качестве артиллерийских огневых позиций и наблюдательных пунктов – причём не только против гипотетического внешнего врага. Орудийные бойницы некоторых из бункеров были направлены в сторону албанских городов и деревень. Диктатор боялся собственного народа не меньше, чем интервенции. «Империалисты только и ждут благоприятного момента, чтобы напасть на Албанию! – не уставал он повторять. – Но внутренний враг тоже не дремлет!».

Как используются эти бункеры сейчас? По-разному. Большинство – никак. Но некоторые превращают даже в рестораны.

На пляже Дорис стоят два бетонных памятника паранойи Энвера Ходжи. Рядом с туристическими с отелями из песка торчат уродливые бетонные колпаки. Один из них выкрашен в небесно-голубой цвет. На самом верху – табличка с надписью: «Ресторан». Со стороны моря сделан навес, под которым стоят столы и стулья. Всё достаточно скромно, но рыба, которую здесь подают, великолепна. Владельцу ресторанчика Арбе (он же и единственный официант) – девятнадцать лет:

«Мой отец – рыбак. Он использовал этот бункер как склад, где хранил свои сети и прочий рыболовецкий инвентарь. Ну, а я начал зарабатывать деньги тем, что сам жарил часть рыбы, которую ловил отец, и продавал отдыхающим на пляже. Дела шли хорошо, и, в конце концов, я решил открыть ресторан».

В общем, бункеру, где сейчас оборудована кухня, холодильник, и маленький бар, найдено новое применение. Двадцать лет прошло после смерти Энвера Ходжи, давно снесены монументы диктатору, а тело его вынесено из мавзолея, но сотни тысяч бетонных бункеров будут стоять, похоже, ещё долго. Албания буквально усеяна такими «долговременными огневыми точками» - по одной на пятерых жителей страны, - которые должны были отразить нападение вражеских полчищ. Лишь малая часть бункеров, покрывающих, как шрамы, всю территорию Албании, уничтожена. Остальные ещё продолжают стоять, вгрызшись в землю.

«В помещении, где раньше стояло артиллерийское орудие, у нас теперь кухня. Маленькая, но и с такой жить можно».

Для того, чтобы пройти на кухню, Арбе приходится протискиваться между стеной и стойкой бара. Он втягивает голову в плечи, чтобы не удариться головой о низкий дверной косяк. Кухня – всего метра два шириной, не больше. Посередине стоит чёрная закопченная плита. Две поварихи жарят свежую рыбу в кипящем масле. Никакой вытяжки здесь нет, только узкие открытые бойницы, и едкий дым висит под бетонным потолком.

«Понятно, что этот бункер строили на случай войны, а не для того, чтобы мы здесь жарили рыбу. Нам говорили, что всё это нужно для того, чтобы защитить страну от нашествия немцев и итальянцев. Но никто на нас так и не напал».

Арбе рассказывает, как трудно было переоборудовать бункер, особенно – проводить электричество и водопровод. Ловко балансируя с двумя тарелками в каждой руке, Арбе протискивается к выходу. Под навесом, за одним из столиков, сидят четыре дамы среднего возраста. «Я раньше в течение восьми лет работала в строительном комбинате, который строил эти самые бункеры, - говорит одна. – Вы не поверите: я отвечала за проверку качества. Сегодня это кажется просто смешным».

Возведение бетонных укреплений по всей стране было одним из самых безумных проектов диктатора. Вместо того, чтобы строить школы и больницы, он окружил столицу страны – Тирану – кольцом уродливых дотов.

«Нам, инженерам-строителям, угрожали: если, что не так, вы лично ответите за качество низкое бетона. А мы проверим. И проверяли. Строителей и работников ОТК запирали в бункере и потом обстреливали его настоящими снарядами. Мне лично повезло: я такого не испытала, потому что у меня была чистейшая анкета. А вот один из моих коллег, из Саранды, оказался на подозрении. Тогда его закрыли в бункере, и батарея тяжёлой артиллерии открыла по нему огонь. Счастье его, что дот действительно выдержал».

Её подруга добавляет:

«Мы все ненавидели эти бункеры. Они и были виноваты в нашем тяжёлом экономическом положении. Открою вам секрет: один только бетонный каркас стоил столько, сколько хватило бы на, чтобы построить трёхэтажный дом. Что ж удивляться, что наша экономика так отстала?!»

Разумеется, Албания отстала не только потому, что Энвер Ходжа строил бункеры. Насильственная коллективизация, уничтожение зажиточных землевладельцев и успешных предпринимателей, низкий уровень механизации в промышленности и сельском хозяйстве, закрытость страны, все прелести административно-командной системы и плановой социалистической экономики, хорошо знакомые и нам, - всё это поставило страну на грань полной разрухи. В других соцстранах, не столь изолированных и одиозных, положение было ненамного лучше, хотя бункеры там и не строили. Сельские районы Румынии, например, не слишком отличались от албанской провинции.

Но сейчас, если всё будет идти по плану, разработанному Румынией вместе с Европейским Союзом, но с 2007 года она вместе с Болгарией официально станет полноправным членом ЕС. Правда, среди западных политиков есть немало таких, кто скептически оценивает этот шаг. Их критика касается, в первую очередь, коррупции, которая в Румынии и Болгарии по-прежнему очень сильно распространена, и неэффективных судебно-правовых структур, которые никак не могут эту коррупцию обуздать. Что за последние годы несомненно улучшилось, (кроме, разумеется, экономической ситуации в обеих странах), - это положение национальных меньшинств, прежде всего, турецкого меньшинства в Болгарии. Что тоже является одним из критериев, которым должны соответствовать претенденты на вступление в ЕС. О болгарских турках пойдёт речь в следующем нашем репортаже:

Изворово – это деревня в центральной части Болгарии. Но живут здесь преимущественно турки. Раннее утро. Холодный ветер дует с предгорий Балкан. Красное солнце встает над холмами. На центральной площади деревни, перед зданием сельсовета, пастухи собирают стадо. Жители деревни сгоняют сюда своих коров.

Юсеф Иджамбазов принадлежит к турецкому меньшинству. Он с нескрываемой гордостью рассказывает о том, что в его деревне люди живут сейчас лучше, чем в соседней, болгарской. О настоящем богатстве, правда, говорить не приходится, но определённый достаток есть. А ведь так было не всегда. Юсеф вспоминает:

«Раньше нашим жёнам запрещалось выходить на улицу в шароварах. В государственных учреждениях и даже в сельсоветах во времена коммунистов документацию и официальные беседы не разрешали вести по-турецки, только по-болгарски. Нас буквально под дулом автоматов заставили изменить турецкие имена и фамилии на болгарские, или хотя бы на такие, что звучат по-болгарски, чтобы только они стояли в паспортах».

Когда проводилась эта паспортизация, в деревню согнали несколько десятков милиционеров. Тех, кто пытался сопротивляться насильственной «болгаризации», избивали. Всё это привело к тому, что к концу восьмидесятых годов, незадолго до свержения коммунистического режима, около трёхсот тысяч турок (то есть почти треть всех представителей турецкого меньшинства, живущих в Болгарии) бежали из страны, спасаясь от репрессий. Из восьмисот жителей Изворово эмигрировала почти половина. А для оставшихся отношения с соседями-болгарами ещё долго оставались непростыми.

«Когда ввели демократию, прямые репрессии прекратились. Но наши проблемы всё равно никак не решались, никому не было до нас никакого дела. Рухнули промышленность и сельское хозяйство страны, и очень многие люди из нашей деревни осталась без работы. А найти новую было невозможно, потому что турок тогда никуда не брали».

Но преследования и дискриминация турецкого меньшинства, по мнению Юсефа Иджамбазова, остались в прошлом. В последние годы отношения между болгарами и турками заметно улучшились. Эмигранты восьмидесятых годов постепенно начинают возвращаться на родину, и их заработанные в Турции или странах Западной Европы деньги стали хорошей финансовой подпиткой для всего региона. Растёт благосостояние не только Извозово, но и соседних, болгарских, деревень. Ремонтируются и строятся жилые дома, открываются магазины, возникают новые – маленькие – фирмы… На одной из таких частных фирм нашла работу жена Юсефа:

Пошивочная мастерская, в которой работает жена Юсефа Айчин, расположена на нижнем этаже жилого дома, в обычной квартире. Айчин кроит ткани вместе с хозяйкой – Зерге Мустафовой.

Зерге и её муж шесть лет прожили за границей, в Турции. Сейчас они вернулись в Болгарию. На деньги, накопленные в Турции, Мустафовы и открыли ателье. Его хозяйка говорит:

«Сейчас у меня работают десять женщин. Мы кроим ткани и шьём одежду, которую потом продаём на рынках в нашем районе. Дела идут так хорошо, что осенью мы собираемся переехать в настоящий пошивочный цех. Меня волнуют не только деньги. Я хочу расширить производство и для того, чтобы создать новые рабочие места. Ведь безработица в этих краях среди моих земляков очень высокая. Думаю, после переезда в новое помещение у нас найдётся работа для тридцати или даже для сорока человек».

То, что среди её работниц есть не только турчанки, но и несколько болгарок, - об этом Зерге даже не сочла нужным упомянуть. А ведь ещё несколько лет назад такое было бы немыслимо. Болгары и турки жили и работали обособленно друг от друга.

Правда, жена Юсефа Айчин считает, что о полной межнациональной и межрелигиозной гармонии говорить ещё рано.

«На стенах нашей мечети часто появляются оскорбительные надписи типа «Турки и цыгане, убирайтесь вон!» или «Болгария для болгар!» И это не только у нас. В Ямболово и Стары Загоре я тоже видела такие надписи. Месяца два назад несколько мужчин из нашей деревни подали заявления о приеме на работу на одну болгарскую текстильную фабрику. Они отвечали всем требованиям. Но ни один из них работы там не получил».

Конечно, наивно было бы считать, что всего за несколько лет можно преодолеть исторически сложившуюся неприязнь между болгарами и турками, тысячелетние предрассудки, разделяющие их, и взаимные страхи. Но, похоже, первые шаги к этому сделаны. А значит, груз прошлого стал чуточку легче.