Апокалиптические пустынные пейзажи, рушащиеся новостройки, затерянные герои без прошлого и будущего: в семи главах режиссер, окрещенный "философом Берлинале", рисует многослойную картину примерно трех десятилетий жизни российского общества - от поздней перестройки до послевоенного 2017-го...

Корреспондент DW встретилась с Алексеем Германом-младшим после премьеры его фильма "Под электрическими облаками" в Берлине.

DW: Алексей, на пресс-конференции вы сказали, что любите сложность и неоднозначность, а время в России и так протекает не линейно, а расходится, как круги на воде. И все-таки: в какой точке этой временной спирали мы находимся?

Алексей Герман-младший: В традиционной. Россия всегда мучительно познает себя, но никогда не доходит в этом познании до какой-то точки. Россия на протяжении веков не определилась, Европа она или Азия. Все те споры, которые были в XIX веке, продолжаются и сегодня. Россия вообще соткана из географических и временных противоречий.

- Или, как вы сказали на той же пресс-конференции, "Россия покрыта сумраком непонимания самой себя". Как вы думаете: можно ли требовать от других стран, в частности, от Европы, чтобы они понимали страну, которая не в состоянии сама себя понять?

- Это - проблема Европы. Надо отделять какие-то глубинные, экзистенциальные вопросы страны от чисто политических. Экзистенциальные вопросы у нас вечные, а политические непонимания идут от отсутствия нормальных советологов, которые перевелись за последние 25 лет, и от фиговых дипломатов.

- Вы работали над фильмом пять лет и еще год писали сценарий. За эти шесть лет и мир, и страна сильно изменились. В фильме видны, как мне показалось, попытки его актуализировать: например, в эпизоде, действие которого происходит в 2017 году, семья одного из героев погибла во время войны на Украине. Был бы фильм таким, каким он стал, если бы вы сейчас над ним начали работать?

- У нас даже был еще один эпизод - "военная новелла". Я написал его в 2012 году, но потом подумал, что не факт, что все так будет. Потом я оказался прав, но мы уже не стали этот эпизод возвращать в сценарий по массе причин. Форма этого фильма - стихотворная, и сегодня я сделал бы его, наверное, точно также. Мы как-то привыкли, что артхаусное кино - это всегда определенный формат и определенный способ высказывания на определенные темы. Мы же старались от этого уйти. Для меня самого этот фильм - попытка познания мира, познания кинематографа, попытка найти новый кино-язык. Надоело в какой-то момент говорить так, как надо. Мы хотим говорить так, как хотим.

- Над фильмом работала команда, в которой много людей с украинскими или польскими корнями или паспортами. Продюсирован фильм странами, находящимися сегодня почти в состоянии войны. Как вам работалось последние годы и особенно месяцы?

- Нормально. Когда мы начинали работать, ничто не предвещало такого развития. Было понятно, что Януковича не переизберут. Это действительно была такая бандитская история в стране, и каждый второй таксист говорил, что отжимают бизнес. Мы довольно давно закончили съемки на Украине, работалось нам там хорошо. В январе прошлого года стало ясно, к чему все идет, но мы продолжали работать.

- Коллеги, западные кинокритики, считают, что ваша картина продолжает традицию восточноевропейских фестивальных фильмов: ходить на них надо обязательно, чтобы хоть что-то понять о далекой и воинственной стране, но следует быть готовым, что поймешь в лучшем случае половину. Все остальное - иносказания, намеки и метафоры, человеку в России не живущему непонятные. Называют вас, я тут прочитала, и "русским Терренсом Маликом" и даже "новым Тарковским". Нравится ли вам какое-то из этих сравнений? Или вы "сам себе режиссер"? В какой традиции вы сами себя видите?

- Я вижу себя в традиции русского классического романа XIX века. К кинематографическим традициям я отношусь спокойно, потому что они пластичны. Способ рассказа, структура мысли, подход к драматургии - это эссенция кино. А язык может быть и такой, и сякой.

- Российский минкульт в лице своих заметных представителей заявил, что не намерен впредь финансировать кино, "марающее" Россию. Учитывая тот факт, что под подозрением "очернительства" находится, скажем, "Левиафан", не исключено, что и ваша картина проходит по той же категории.

- Ну, я думаю, еще не решено, очерняю я родину или нет: это будет мучительное и долгое решение, они будут думать. Пусть думают. Я не думаю, что Россия будет жестко закрывать все культурные окна в мир. Это же вопрос жесткости, точнее - степени жесткости. Если они это сделают, это будет неправильно. Это глупость, которая ни к чему не приведет. Так или иначе, все наиболее адекватное сконцентрировано в России в авторском кино.

- В финальной сцене вашего фильма две героини, одна из которых - вернувшаяся в Россию после длительного отсутствия дочь олигарха, а другая - сбежавшая от бандитов девочка, отправляются на поиски новой жизни. Означает ли это, что вы связываете ваши надежды с людьми "посторонними"? С новым поколением?

- Во-первых, все разговоры о том, что надо спасать Россию - это некоторое преувеличение. Об этом говорят уже триста лет, но страна как-то живет, пусть и с разной степенью свободы и кровавости. У нас сейчас очень расколотое общество, и среди интеллигенции тоже есть много полярных мнений. Мне кажется, что будущее России - в приличных людях. Не в тех, которые думают, как надо либо одним, либо другим, а в тех, кто живет, как говорил Солженицын, "не по лжи". Правильно сказал Александр Исаевич.