Имя российского искусствоведа Андрея Ерофеева хорошо известно сегодня не только в России, но и за рубежом. Скандальный суд над Андреем Ерофеевым и Юрием Самодуровым, организовавшими в Общественном центре имени Сахарова выставку "Запретное искусство-2006", увольнение из Третьяковской галереи - все это подробно освещалось и немецкими СМИ. Сейчас Андрей Ерофеев стал гостем берлинской Академии искусств. Не надоело ли ему, искусствоведу, рассказывать о судебных преследованиях, имеющих явную политическую подоплеку?

Андрей Ерофеев: Конечно, надоело. Но, вы знаете, вопрос же не в том, что мне нравится, а что мне не нравится. Мне и в суде было неприятно находиться. Но это - часть профессии. Выставка "Запретное искусство" вообще родилась потому, что я не смог дальше идти на компромиссы с дирекцией Третьяковки, терпеть, когда на выставку, которую я организовываю, которая идет под моим именем, приходит кто-то из администрации и бесцеремонно начинает снимать какие-то произведения, не вникая в смысл этих произведений, во взаимоотношения их друг с другом на выставке. Снимать просто потому, что эти произведения внушают администраторам опасения, страхи... Я, собственно, выставкой "Запретное искусство – 2006" и отреагировал на все это. И был наказан. Это, так сказать, личный аспект проблемы…

Deutsche Welle: Ваше собрание, кстати, осталось в музее и после вашего увольнения?

- Да, это так. Но я совершенно об этом не жалею. Наоборот, я как раз очень рад, что оно там осталось.

- Вы сказали о личной составляющей этой истории. А общественная значимость...

- Этот суд был не первым судом по 282-й статье о разжигании межнациональной и межконфессиональной розни. По этой статье судили многих, но мне кажется, что в нашем случае сложился, сформировался новый тип цензуры в России. Он состоит из двух элементов: из репрессий и из самоцензуры, самоограничений, вызванных страхом перед этими репрессиями. Введена в действие статья Уголовного Кодекса, которая, в сущности, не требует никаких доказательств. Достаточно человеку прийти в милицию, в прокуратуру и написать заявление, что он оскорблен в своих чувствах какой-то картиной, увиденной на выставке, обложкой журнала в ларьке, мол, я – православный христианин, мои религиозные чувства оскорблены...

- Но вы сами однажды сказали, что настоящее современное искусство обязательно провокационно, не может не быть провокационным.

- Современное искусство, то самое актуальное искусство, которое есть некий поиск, эксперимент, - конечно, провокационно, просто потому, что мы все, большинство из нас, по своей природе скорее консервативны. Мы привыкли говорить и видеть мир так, как нас научили. И когда нам предлагают какие-то новые формы восприятия жизни, нам это некомфортно. В первый момент, во всяком случае. Поэтому ничего удивительного в этом нет. Но здесь... Да, зритель испытывает дискомфорт, и что дальше? Есть книга отзывов, можно придти и на обсуждение, на круглый стол, высказать свое мнение. Выяснение отношений с искусством не происходит через суд, через прокуратуру. Это не поведение нормальных людей.

Однако хочу подчеркнуть: речь здесь идет не о взаимоотношениях публики с искусством. Речь идет о взаимоотношениях власти с искусством - или тех общественных сил, которые рвутся к власти. Запускается механизм суда, подключаются покорные суду эксперты... И есть еще группа народных мстителей, энтузиастов, которые эту жалобу раздувают максимально, раздувают штат жалобщиков – от бабушек до народных депутатов. Я называю их фашистами. Это - ультраправые организации. Потом суд как государственная карательная инстанция выносит приговор, невзирая на то, что протестует множество людей – художников, общественных деятелей, представителей научной и творческой интеллигенции.

- Все-таки протестуют, хотя вы говорите о самоцензуре...

- Понимаете, когда перед вами стоит такая перспектива (а она стоит перед всеми), человек, в конце концов, начинает хватать себя за локти и снимать все "подозрительные" охранителям картины. Сейчас с выставок снимаются десятки произведений. Одно время считалось, что есть, возможно, более уязвимые институции и менее уязвимые. Ну, например, Центр Сахарова – это более уязвимая организация, потому что он собирает политическую оппозицию, правозащитников и так далее. Но оказалось, что эти "оскорбленные" пришли в Музей Церетели, который, казалось бы, самый неприкасаемый человек, они пришли в центр современного искусства "Винзавод", который посещает президент Медведев. Они показали "черную метку" уже большинству российских культурных институций. И те боятся.

Беседовал Ефим Шуман
Редактор: Дарья Брянцева