Знаменитый профильный портретный рисунок Модильяни, на котором Анна Ахматова походит на склонившую голову греческую богиню, послужил не только мотивом для афиши новой оперы Бруно Мантовани, но и своего рода визуальной метафорой к его сочинению: Мантовани использует лишь контурно, пунктирно намеченные вехи судьбы поэтессы и создает драму поистине античного размаха.

Недалеко от реальности

Ленинград, 1941 год. Анна Ахматова, уже немолодая, склонная к полноте женщина, разговаривает с подругой Лидией Чуковской. Военный, голодный город, сталинские шпионы и густонаселенная коммуналка, где, помимо прочих, обитают супруг Николай Пунин, его новая спутница жизни Ольга, сын Ахматовой Лев Гумилев.

Лидия и Анна, сидя под все тем же знаменитым портретом Модильяни, вспоминают о былом значении литературы. Вернувшийся из университета Лев рассказывает, что не смог выдержать издевательств над памятью отца, расстрелянного поэта Николая Гумилева, и встал на его защиту. Стук в дверь. Льва уводят.

Так заканчивается одна из сцен первого акта оперы "Akhmatova", поставленной только что на сцене парижской Opera Bastille. Во втором акте Ахматова находится в эвакуации в Ташкенте и там, в колонии художников и в компании подруг, Лидии Чуковской и Фаины Раневской, переживает что-то вроде иллюзии вернувшейся юности.

В третьем акте, как и полагается в античной драме, - возмездие: Сталин мертв, а вернувшийся из лагеря сын отрекается от предавшей его, как он считает, матери. В последней сцене Анна Ахматова, великая поэтесса, в одиночестве смотрит на море, небо и березы, символизирующие Россию.

Две трагедии в одной судьбе

В судьбе поэтессы Анны Ахматовой молодой французский композитор Бруно Мантовани (он родился в 1974 году) обнаружил сразу два ключевых конфликта, занимающих искусство со времен античности и ренессанса: отношения матери и сына, а также отношения художника и власти (или, если угодно, личности и рока). Музыка оперы экспрессивна, с элементами сериальности. Два с половиной часа собраны в жесткий смысловой и музыкальный корсет и объединены тревожным ритмом, который постоянно пульсирует, выражая неустойчивость, зыбкость бытия.



Тень ГУЛага не только проносится над сценой визуально (в качестве видеосеквенций), она присутствует и в музыке. Мантовани, признавшийся на предпремьерной пресс-конференции в глубокой любви к поэзии Ахматовой, продемонстрировал вместе с либреттистом Кристофом Гристи неповерхностное знание материала и несусальное к нему отношение. Он почти не допускает ляпов, за исключением, быть может, сцены, где Ахматова, опасаясь ареста, передает свои стихи Лидии Чуковской, по одной вырывая из блокнота страницы, которые Лидия прячет в декольте.

Впрочем, это скорее упрек к постановщикам, в целом весьма корректно выдержавшим тональность спектакля. Почти стерильная сценография Николя Жоэля, одновременно аскетичная и по-французски элегантная, погружает сцену в оттенки серого цвета, иногда сгущающиеся до черного.

Приношение русской культуре

Не только выбор сюжета - приношение русской культуре, какой ее воспринимает современный парижанин. В музыке (особенно в очень сильно написанных хоровых сценах) чувствуется могучее дыхание Мусоргского.

Феерическая Янина Бехле в главной роли, постоянно поющая в труппе Баварской национальной оперы, стала героиней вечера. Остается загадкой, как современные певцы и певицы ухитряются петь партии такой продолжительности и такой степени сложности. Замечателен и румынский тенор Атилла Кисс Б. в роли Льва Гумилева.

Далекая от развлекательности опера была по достоинству оценена парижской публикой, за которой почему-то закрепилась слава легкомысленной. "Как хорошо, что вы и я не живем в то время в той стране!" - сказала моя соседка в конце спектакля. С ней было трудно не согласиться.

Автор: Анастасия Буцко
Редактор: Ефим Шуман