DW-WORLD.DE: Вам было всего 10 лет, когда погиб ваш отец. Вы или другие члены вашей семьи знали что-нибудь о его участии в подготовке покушения?

Бертольд Мария Шенк фон Штауффенберг: Я, конечно, не знал. Все хранилось в строжайшем секрете. Ведь дети могут и проболтаться. Моя мать знала что-то о деятельности отца и одобряла ее. Но мы, дети, вообще ничего не замечали.

- С каких пор ваша мать знала о деятельности ее мужа?

- Ее давно мучили подозрения, и однажды она прямо спросила отца. Что конкретно он рассказал, я не знаю. Да, она понимала, что отец намеревается что-то предпринять, но не знала, что он сам собирается подложить бомбу.

- Когда и как вы узнали о покушении? Какими были ваши первые мысли и чувства?

- О том, что было совершено покушение на Гитлера, я узнал по радио. И только на следующий день мама сказала мне и моему младшему брату, что это сделал наш отец. Мы не могли в это поверить. Для нас это был большой шок. После того разговора, ночью, ее забрали, и потом мы не виделись до июня 1945 года.

- Вы сказали, что у вас был шок: это потому, что вы узнали о смерти отца, или потому, что он участвовал в заговоре?

- И то, и другое. Пожалуй, сегодня трудно себе такое представить, но тогда смерть не была каким-то особым событием. Треть моих одноклассников потеряли к тому времени отцов. С риском смерти нужно было считаться постоянно: это могло случиться и при бомбежках, и при других обстоятельствах. Но, конечно, шок объяснялся и обстоятельствами смерти отца, поскольку он поднял руку на главу государства.

Это никак не вписывалось в рамки нашего мировосприятия. Мы спрашивали себя, как он мог совершить что-либо против "фюрера". Тогда моя мать сказала, что он должен был пойти на этот поступок ради Германии. В это время я не совсем понимал, что она имела в виду. Мне потребовалось время, чтобы все это переварить.

- Это значит, что вы были воспитаны в духе того времени?

- "В духе времени" не означает, что мы были воспитаны как нацисты, но окружение было таковым. Как я уже говорил, нашим родителям приходилось быть очень осторожными. В присутствии детей они не высказывались ни критически, ни восторженно. Но школа была воплощением идей нацизма.

- Что произошло после того, как вашу мать арестовали?

- Семья распалась. Большинство членов нашей семьи были отправлены в концентрационные лагеря, даже те, кто явно не был замешан в заговоре. Это была так называемая судебная ответственность семьи за деяния, совершенные одним из родственников. Моя мама и тетя находились долгое время в предварительном заключении, поскольку от них хотели добиться какой-либо информации. Но это не удалось. Нас отдали в специальный детдом, созданный для "детей 20 июля" и детей генерала Зайдлица. Там мы находились до прихода американцев.

- Насколько отразился поступок вашего отца на вашей дальнейшей биографии? Вы ведь стали военным.

- "Отразился", пожалуй, не то слово. Но на меня это событие сильно повлияло. Если ты носишь знаменитую фамилию - а наша фамилия стала, конечно, знаменитой - то жизнь складывается несколько иначе. Работать в любой сфере трудно, но особенно - если ты идешь по стопам отца. Я пошел в военные, но лишь потому, что эта профессия казалась мне интересной. А не потому, что хотел продолжить традицию.

- Есть ли какие-либо ложные суждения о вашем отце, которые вас беспокоят?

- Часто говорят, что сначала он был нацистом и лишь позже поменял свои убеждения. Это звучит слишком гладко и просто, особенно с перспективы тех, кто сам был нацистом. Я бы ничего не имел против, если бы это действительно было так. Но это неправда. Сначала мой отец не был ни за, ни против нацизма. Он хотел посмотреть, как все будет развиваться, и независимо судить о происходящем. И, возможно, в то время он возражал как сторонникам нацизма, так и ярым его противникам. Независимость суждения - вот что было для него важно.

- Чего не хватает в общепринятом представлении о вашем отце?

- Я не могу наверняка судить об этом, поскольку я его недостаточно хорошо знал. Он не заслужил того, чтобы из него делали сверхчеловека, или, как сейчас говорят, суперзвезду. Но он не был и обыкновенным человеком. В любом случае, я думаю, что он был очень одаренным человеком.

- Покушению на Гитлера посвящено семь фильмов, включая документальные. И вот теперь Голливуд и Том Круз решили взяться за эту тему. У вас есть такое чувство, вашу личную историю "используют"?

- Конечно, биографией моего отца занимаются. Кроме фильмов, которые были сняты, в общем, в благосклонном тоне, в литературе существует множество примеров, не признающих поступка моего отца или выставляющих его отрицательно.

- Но, тем не менее, ваша семья не избегает публичности?

- Нет. Мы считаем, что не семейное дело судить о поступке отца. Это не значит, что мы против каких-либо мероприятий. Но инициатива исходит не от нас.

- А как насчет истории с Томом Крузом? В СМИ упоминалось в связи с этим ваше имя.

- Да, именно это я и хочу подчеркнуть. Ни от кого из нас не исходила инициатива. Газета Süddeutsche Zeitung попросила меня дать интервью, где я и высказал свое мнение. Ведь в демократическом обществе можно высказывать свое личное мнение, не выдвигая каких-либо требований. Я никогда не требовал запрета съемок фильма. И я никогда не говорил, что Том Круз не должен или не имеет права играть эту роль. Я просто сказал, что мне это не нравится.

- Время сильно повлияло на историческое восприятие поступка вашего отца. В результате получился смешанный образ. Приближены ли современные оценки к правдивому восприятию?

- 60 лет - это большой срок. Из участников войны живы лишь немногие. Даже их дети уже пожилые люди. Конечно, меняется и воспринимаемый образ – он переходит в историческую категорию. При этом, несомненно, появляется много ошибок.

- Какое значение имеет 20 июля 1944 года для Германии и для вас лично?

- Я не хочу делать никаких поучительных выводов для немецкого народа или для всего мира. Пожалуй, стоит лишь сказать, что всегда нужно следовать чувству морального долга. Впрочем, сейчас все еще существует вопрос, что было с точки зрения политики хорошо, а что - нет. Это - вопрос морали. Можно ли допускать, с точки зрения морали, чтобы народом руководили преступники? Здесь я хотел бы добавить: даже если эти преступники были выбраны народом.