DW: Борис Андреевич, насколько мне известно, вы сначала собирались делать для "Манифесты" в Петербурге серию снимков по поэме Александра Блока "Двенадцать", а показываете "Театр военных действий", снятый на Майдане в Киеве...

Борис Михайлов: Когда меня пригласили на "Манифесту", а это было в октябре прошлого года, я действительно хотел поехать в Питер и сделать проект по Блоку. Но в декабре мы были в Киеве и, конечно, снимали на Майдане. Получилось интересно. Куратор "Манифесты" Каспер Кениг (Kasper König) посмотрел фотографии и сказал: "Всё! Это и берем для выставки!"

- Ваши фотографии с Майдана имеют, помимо актуального, чисто эстетическое измерение. Вы сами говорите о существующих параллелях с полотнами Сурикова, Репина, с "Запорожцами, пишущими письмо турецкому султану", например.

- С одной стороны мне хотелось понять, что такое Майдан в тот конкретный момент, когда я туда попал. С другой - нужно было найти, как это передать. Если я не нахожу эстетического хода, проект для меня в принципе невозможен. Речь идет не о символах, они могли получиться случайно. Из множества сделанных фотографий были выбраны те, которые больше соответствовали какому-то общему чувству. Я постарался передать "максимумы", которые я там увидел. Из этих "максимумов", как мне показалось, и можно было составить общее ощущение того, что там происходило.

Что до аналогий с Репиным, то может быть, одна картина получилась похожа на монументально-исторические полотна Сурикова. А две другие могу назвать художественным достижением как бы нового реализма .Мне не важно было, чтобы фотографии обязательно выглядели красивыми, а важно было придать работе исследовательский характер .Вся работа - это попытка исследования и отражения социальных слоев , которые соответствовали различным символическим пониманиям Майдана. Студент, турист, идеалист, человек из самообороны - это образы выразителей различных групп, которые там были. Именно в то время покоя эти группы легче выявлялись. Основной эстетический ход выставки, продиктованный высотой зала, – это был удлиненный фотомонтаж . Что еще было эстетически важно, - это покраска.

- Но есть некая общая интонация: большой размах такого всеобщего восстания, "народной войны", если угодно.

- Нет, это была еще не война. Порою все это сильно напоминало какое-то большое театральное действие, а баррикады казались декорациями. Для меня главное настроение этой серии - напряженность, разлитая в воздухе тревога. Может быть, это ожидание войны.

Я думаю, эту серию было бы правильнее назвать не "Театр военных действий", а "Предчувствие войны", по аналогии со знаменитой картиной Сальвадора Дали "Предчувствие гражданской войны". Эти костры, цвет, свет, сидящие уставшие люди, - все создавало общую напряженность. Было непонятно, чем все это кончится. И в то же время, работать было легко: люди спокойно реагировали на камеру.

- Теперь мы знаем, чем именно "все это кончилось". Как вы относитесь к происходящему на востоке Украины?

- Очень болезненно. Мне страшно, что Украина может потерять эти территории и этих людей. Пугает страшное давление, которое оказывается извне. Но больше всего пугает алогичность всех действий и невозможность понять, что происходит. Украина исторически - пересечение различных дорог. Здесь были и хазары, и половцы, и другие кочевники. Все это определяет большую открытость миру. Пожалуй, именно эта открытость является для меня, жителя Харькова, "украинскостью".

В культурологической системе ценностей, по моему ощущению, существует несколько основных моментов. Это Шевченко с его болью и тревогой за тяжелую долю, выпавшую народу, и Гоголь с "Мертвыми душами", это смыкающиеся в своей фантасмагоричности гоголевские "Вечера на хуторе близ Диканьки", Леся Украинка и фольклор, "Дивлюсь я на небо, та й думку гадаю..." (связано с моими сериями "Соляные Озера" и "Вчерашний Бутерброд"). Наконец, это "Каменяры" Ивана Франко, где речь идет о тяжелой трудовой жизни, о поте и крови. Тут могу упомянуть мои серии "Сумерки" и "Промзона". Наверное, все, что мной делается, можно назвать украинским. Хотя можно притянуть это и к совсем другим культурным традициям.

- Почему вы вообще согласились участвовать в "Манифесте"?

- Наверное, потому что это давало повод поехать в Питер и сделать новую работу. И, конечно, из-за Каспера Кенига. Он сделал мою одну из первых выставок в Германии, во Франкфурте, в 1995 году. Я его уважаю и доверяю ему. Он раскрепостил меня с самого начала, сказав, что если новая работа не получится, то на "Манифесте" покажем "Историю болезни", которая никогда еще не показывалась на постсоветском пространстве.

- Вы, наряду с Алевтиной Кахидзе, - один из двух украинских художников, которые согласились участвовать в петербургской "Манифесте". В Киеве многие считают этот шаг чуть ли не предательством. Как вы относитесь к призывам бойкотировать выставку в России?

- Мне известен только один случай отказа: группа "Что делать?" была приглашена, дала согласие, а затем публично заявила об отказе участвовать в "Манифесте". Других случаев я не знаю.

"Манифеста"- это обмен идеями, а не пулями. Это не только "о чем", но и "как". Такие проекты делаются для того, чтобы структурировать мышление, расширить визуальные горизонты. А не для удовольствия чиновников. Мне кажется, бойкот более выгоден администрации и чиновникам. Если есть что сказать - надо сказать. Другое дело, если не дают: тогда надо искать другие пути, чтобы тебя услышали. Но если можешь сказать - скажи!

- А ваш питерский проект - он откладывается или отменяется? Хотите ли вы когда-нибудь поработать в Петербурге?

- Спасибо за этот вопрос. Мне было бы интересно снимать в Питере, очень хочется "вытащить" что-нибудь важное. Я не могу пока сказать, что я этот город "победил". Я снимаю-снимаю, и только иногда появляется ощущение, то что-то нащупываешь. Я нашел здесь некоторые места, которые уже отрабатывал, правда, немного в другом варианте. Здесь пока интересно снимать. И легко: если сравнивать с Германией, люди более открытые. Я очень надеюсь еще поработать здесь.