Новый роман нобелевского лауреата в области литературы Гюнтера Грасса вызвал бурю эмоций в немецком обществе, а его признание в том, что он служил в войсках "СС", стало причиной беспощадной критики в его адрес со стороны СМИ. Чтобы разобраться в истоках этой острой дискуссии, корреспондент DW-WORLD.DE обратился за разъяснениями к известному российскому журналисту, германисту и переводчику Борису Хлебникову.

- Борис Николаевич, стало ли для вас откровение Гюнтера Грасса неожиданностью?

- Смотря что вы имеете в виду под словом "откровение": последнюю книгу или его признание насчет того, что он служил в войсках "СС". Если книгу, рассказывающую об эпизодах его жизни, о детских и юношеских годах, то и да и нет.

Нет – потому, что я кое-что читал раньше, в том числе и о военных годах, которые описаны в книге. Например, у Грасса есть книга "Автор как сомнительный свидетель", кстати говоря, симптоматичное название: уже в ней поднята проблема воспоминаний. Я читал и запись его разговора с Фолькером Нойхаусом "Меня преследует постоянное чувство, что выжил я случайно", там тоже описаны военные эпизоды из его жизни. И в книге Грасса "Будущее воспоминаний" многие факты уже представлены.

…Кое-что я знаю от него лично. Во время встречи с переводчиками из разных стран в Гёттингене Грасс рассказал, как он случайно остался в живых. Его подразделение попало в ловушку, это оказался подвал велосипедного магазина, и солдаты попытались спастись бегством - на велосипедах. Грасс же не умеет ездить на велосипеде, и так случилось, что он единственный уцелел, остальных расстреляли на улице.

В Любеке он рассказывал мне о том, что произошло с его семьей, когда советская армия вошла в Данциг… Очень важно, как Грасс говорит о таких вещах, очень важны интонации, в которых нет ни малейшей фальши. И эти особенные интонации я узнавал в его последней книге, которую прочитал, собственно, еще до выхода романа в свет.

Сама книга "Beim Häuten der Zwiebel" - очень цельное произведение, которое всерьез ставит вопрос памяти и воспоминаний. Памяти как хранилища неких фактов и эмоций, и воспоминаний как того, что определяет отношение к извлеченному из памяти. Человек очень сильно меняется в течение жизни и, вспоминая прошлое, ты вспоминаешь себя совсем другим, иногда, как пишет Грасс, совершенно чужим человеком. Ведь Грасс с тех юных лет проделал колоссальную эволюцию – творческую, гражданскую, человеческую.

- Как вы оцениваете реакцию на его признание в Германии?

- У слова "признание" в русском языке несколько значений: признание в каком-то проступке и признание как популярность, общественная оценка. Так вот если бы не было этого общественного признания, а репутация Грасса не была бы такой значимой в Германии, то и его "признание" не вызвало бы такого резонанса.

Видите ли, во-первых, любое слово и любое произведение Грасса вызывают широчайший отклик. А во-вторых, общество в Германии так устроено, что оно сильно поляризуется в реакции на такого рода вещи. Так и с Грассом. Всегда находились люди, которые проявляли солидарность с писателем, и всегда находились люди, которые с ним яростно спорили. И то, что происходит сейчас, - не исключение.

Хочу обратить внимание на книгу, которая вышла совсем недавно и которая документирует все подобного рода эпизоды. Это книга Харро Циммерманна, которая называется "Гюнтер Грасс среди немцев. Хроника взаимоотношений". Книга огромная, страниц 800. В ней как раз история взаимоотношений Грасса с немецкой общественностью, а они, собственно говоря, всегда были такими, как я их описал.

- Для российских журналистов откровение Грасса стало лишь информационным поводом. А как его восприняли, на ваш взгляд, российские читатели?

- Грасс для Германии и Грасс для России - это совершенно разные величины. Начиная где-то с 2002 года в Германии было несколько попыток публиковать рейтинги интеллектуалов. По всем статьям выходило, что Грасс - интеллектуал номер один, и споров это, по-моему, особенных не вызывало. Кстати говоря, и социологические опросы общественного мнения ставят Грасса на первое место среди самых популярных писателей.

В России же Грасс переведен практически только наполовину, из публицистики известно совсем немного. Но в этот раз резонанс превосходит все средние величины. Есть, конечно, те, кто его осуждает; имеют место издевки, журналистская нечистоплотность, искажения фактов. Однако преобладают все же попытки понять писателя и, я бы сказал, чувство солидарности с ним, желание оказать поддержку.

На радио "Эхо Москвы", например, сделали часовую передачу, и это уже редкость. Сначала звучал синхронный перевод интервью Грасса каналу ARD, потом - мнения радиослушателей. А в заключение прошло голосование по вопросу: "Умаляет ли заслуги Грасса как писателя и общественного деятеля его признание?"

Представьте себе, в течение трех минут проголосовало более семисот человек, и лишь 5 процентов ответили, что его репутация в их глазах пострадала.

- Некоторые в Германии считают, что своим интервью газете Frankfurter Allgemeine Zeitung Грасс начал удачную пиар-кампанию. Он действительно нуждался в трюкачестве?

- Даже не знаю, что ответить. Я лично знаком не только с Грассом, но и с его окружением. А в таких вещах команда проявляется гораздо сильнее, чем сам автор. Мое знакомство с издателем Герхардом Штайдлем, его секретарем Хильке Озолинг, ведающей всеми контактами с общественностью, и с редакторами Хельмутом Фрилингхаусом и Даниелой Хермес интуитивно отвергает предположение о том, что плелись интриги и выдумывались трюки. Это профессионалы, которые, естественно, ведут серьезную работу с общественностью и книготорговцами. И это люди неглупые, которые прекрасно сознают, что грязные трюки обходятся себе дороже.

Скорее все наоборот - очень уж неудачной была акция журналистов из Frankfurter Allgemeine Zeitung, сделавших вид, что они выудили у Грасса какое-то признание.

Кстати, Грасс рассказывает, что когда он был в учебке, а потом участвовал в боевых действиях, то не сделал ни единого выстрела. Он говорит, что ему повезло: во-первых, выжил, а во-вторых, с ним милостиво обошлась судьба, не заставив его убивать других. А теперь представьте себе, что он был бы солдатом вермахта, а не в собранном с миру по нитке подразделении войск "СС", каким оно было на фронте в те две апрельские недели 1945 года, когда туда попал Грасс. И вот тогда ему пришлось бы участвовать в кровавых боях и жестоких рукопашных схватках.

И что? Из-за того, что на нем был бы мундир вермахта, все бы было в порядке и ему все было бы прощено? К тому же Грасс сам постоянно говорит о том, что для него самого вина его гораздо более глубока и состоит в том, что он действительно был убежденным нацистом, верил в Гитлера и его идеи, и что его не смущало то, что он видел вокруг. И в этом он винит себя гораздо сильнее, чем в обсуждаемом сейчас эпизоде.

Очень важно, что новая книга Грасса не исчерпывается этим эпизодом, она охватывает двадцатилетний период, переломные и решающие годы для формирования мировоззрения, для становления художника и писателя. Именно этим она так значительна, так интересна.

- Гюнтер Грасс издал мемуары. Значит ли это, что увидел свет последний роман писателя?

- Это вопрос, конечно же, к самому Грассу, но мне кажется, что сил у него хватит, творческих сил и фантазии запас еще есть вполне большой. Да и мемуары эти в данном случае название условное, потому что он написал полноценное художественное произведение. Кстати, может быть, именно это и дезориентирует в некоторой степени читателя. Одни эпизоды описаны очень ярко, другие он не помнит…

Роман Грасса оставляет контрастные впечатления, в нем использованы даже не столько художественные, сколько художественно-философские приемы: он противопоставляет память и воспоминания.

У меня такое ощущение, что творчество Грасса будет продолжено, хотя… На ваш вопрос может ответить только сам писатель.

- Вы подарили русскоязычным читателям его повесть "Im Krebsgang". Название этой книги до выхода в свет вашей "Траектории краба" переводили самым причудливым образом. Но нынешнее произведение перебило в этом смысле все рекорды. Как бы вы перевели "Beim Häuten der Zwiebel"?

- Ну, поскольку это метафора, то я отвечу так: в качестве рабочего названия я бы метафору именно как метафору и перевел, более или менее нейтрально, чтобы этим просто пользоваться. Для обсуждения, как рабочий вариант я бы назвал роман "Луковица воспоминаний". Но если мне доведется его переводить, а я бы взялся за это с удовольствием, то… Короче говоря, у меня уже есть вариант.