«Без Гауди нет Барселоны, без Барселоны нет Испании – этой простой формулой открыл юбилейные торжества, посвящённые 150-летию со дня рождения Антони Гауди, чудного «строителя Барселонского», главный организатор "года Гауди" Даниэль Гераль-Миракль. Пик торжеств, начавшихся со дня рождения архитектора – 26 июня, приходится как раз на эти недели. Десятки выставок и симпозиумов, сотни фильмов и телепередач, и доклад на тему «Значение Гауди для европейского самосознания», написанный личное её величеством испанской королевой Софией – как-никак, искусствоведом по одному из образований: Гауди чтится в Испании и за её пределами со всем подобающим размахом. Если будет реализован проект по канонизации архитектора – и официальный Ватикан причислит строителя храма «Саграда Фамилиа» к лику блаженных, - можно будет считать Антони Гауди первым святым единой Европы. По духу он таковым, безусловно, является.

Осенью 1876-ого года на улицах Барселоны появился первый трамвай-конка. Его маршрут пролегал от порта вверх, по центральному бульвару Рамбла, мимо оперного театра и элегантных кафе, оставляя в стороне мрачный готический квартал исторического центра.

24-хлетлетний выпускник Высшей архитектурной школы Барселоны, Антони Гауди, наблюдал за первым проездом странного экипажа, стоя на углу бульвара и одной из узких боковых улиц, ведущих к его «альма-матер».
Гауди был бледен и печален. В течение прошедшего лета он потерял двух самых близких людей – сперва за три дня от какой-то неведомой болезни – возможно, это была холера, то и дело вспыхивавшая в Барселоне, - скончался старший брат Антони, Франсиск Гауди, начинающий врач. Месяц спустя, не пережив горя, умерла мать, а отец, Франсиск Гауди старший, кузнец-медянщик из городка Рэус, отличавшийся, в отличие от своей жены и детей, могучим здоровьем и нелюдимым и суровым характером, совсем ушёл в себя, и без того немногословный, он вовсе перестал разговаривать с окружающими.

Антони остался один на один со своим ещё не реализованным талантом – и возложенными теперь на него одного надеждами семьи. Он многое умел – наряду с архитектурными навыками, за время учёбы он освоил профессии столяра и стеклодува, гончара и мастера мозаики, не говоря уже о том, что владел всеми строительными профессиями, от каменщика до маляра. Целыми днями он проводил в мастерских при архитектурной школе, изучая свойства материалов, делая своими руками стулья и шкафы, проектируя посуду и детские игрушки.

Эта близость к живой, непосредственной ипостаси материала, интерес к самому моменту преобразования куска дерева или глины в вещь станет определяющим и для будущего Гауди-архитектора. Кто-то назовёт эту его черту «почвенностью» и «народностью», кто-то – бессознательной близостью к первородному, к древнему, космическому процессу борьбы между хаосом и структурой, плазмой и кристаллом.

На фотографиях того времени мы видим очень взрослого человека – на вид ему можно было бы дать не двадцать с небольшим, а все сорок. Клочковатая чёрная борода, уже редеющие волосы и грустные, слегка навыкате, тёмные глаза: Антони Гауди-и-Карнет, архитектор.

Первые годы на архитектурном поприще были для Гауди непростым временем. В дневнике, который в своей простоте и аскетичной скупости служит источником перманентного разочарования исследователей, Гауди напишет:

«Чтобы пробиться, необходимо очень много работать».

И он работал. На молодого, талантливого и остро чувствующего дух времени архитектора был спрос в Барселоне – строящемся на глазах городе, в котором всё большую роль играли не семьи старой городской олигархии, а пришельцы-нувориши, владельцы фабрик и банков, призывники капиталистической революции – и идеальные клиенты для переполненного новыми идеями архитектора. Одни из его первых заказчиков стал предприниматель Сальвадор Пажес (Salvador Pages), земляк Гауди, уехавший из Рэуса в Северную Америку в 33-ем году и вернувшийся оттуда четыре десятилетия спустя с состоянием и сыном по имени Линкольн. Кстати, Pages был первым на Иберийском полуострове предпринимателем, который провёл сперва на своих фабриках, а потом – и в дома своих рабочих электричество. Для Pages а Гауди строит рабочий посёлок «Матаро» – кирпичные дома, украшенные цветочным орнаментом, каждый с прилегающим участком в 200 квадратных метров: сегодня могут позволить себе только самые богатые.

Пажес вводит Гауди в высшее Барселонское общество, и заказы начинают сыпаться на молодого архитектора градом. На просторных проспектах строящейся Барселоны, в зелёных предместьях города, он возводит дом за домом, виллу за виллой. Богатство фантазии не изменяет Гауди: ни одни его проект не похож на другой, он сочетает элементы мавританского стиля с готикой, красный кирпич – с белым известняком, мрамор со стальными элементами. Он заигрывает с классицизмом, не стесняется использовать лучшие идеи расцветающего по всей Европе «модерна» - в частности, применение в качестве декоративных элементов мозаичных и майоликовых панно. Только вместо кариатид и атлантов из-за капителей выглядывают гномы и эльфы, а вместо стилизованных завитков в архитектуре домов расцветает целый гербарий – колонны ветвятся как ясени, башни напоминают кипарисы, на фасадах завиваются причудливые изгибы папоротника.

С наступлением творческой зрелости всё более независимыми становятся и взгляды Антони Гауди. Он – противник всех деспотических режимов и сторонник всех свободолюбивых устремлений, в первую очередь – поборник свободной Каталонии. В те времена каталонский сепаратизм был даже мощнее баскского. Гауди был членом всех многочисленных патриотических организаций города – от масонской ложи до общества любителей памятников старины, и говорил на каталонском наречии даже в изысканных салонах. Поддерживал он близкие отношения и с другими радикальными силами города: антимонархистами и спиритуалистами, сторонники гигиены и пропагандистами занятий гимнастикой, естествоиспытателями, социалистами и анархистами – которых в Барселоне было особенно много. Гауди был частым гостем кафе Pelai в самом конце бульвара Рамбла, где собирались барселонские вольнодумцы: с одним из местных завсегдатаем, беглым русским анархистом, соратником Бакунина Исааком Павловским, он поддерживал даже что-то вроде интеллектуальной дружбы.

Но, даже будучи самым модным архитектором Барселоны, вхожим в лучшие дома города, Гауди, сын медянщика из Рэуса, чувствовал себя на стройке куда комфортнее, чем в светском салоне. Он курил дорогие сигары и носил костюмы из английского сукна, в которых, однако, и глазом не моргнув лез на строительные леса, а потом отправлялся в гости, даже не заметив пятен цемента на брюках.

Ему было тридцать пять лет. И он, наконец, влюбился. Его избранницей стала Жозефа Моро, девушка из семьи богатых предпринимателей. Жозефа была стройна, белокожа, с копной подчёркнуто небрежно собранных на затылке рыжеватых волос. Она говорила по-французски и придерживалась весьма прогрессивных взглядов: развелась с первым мужем, одной из первых женщин Барселоны начала купаться на общественном пляже и играла на фортепьянах. Все знавшие Жозефу описывают её как обаятельно, весёлого человека с тонким чувством юмора и завидным жизнелюбием. Увы, но при всей прогрессивности Жозефа Моро не смогла полюбить неуклюжего архитектора. Её младший брат вспоминал:

«Моей сестре Пепете (так называли Жозефу в семье) льстило внимание Гауди, она восхищалась им как гениальным художником – но он вовсе не нравился ей как мужчина, уж слишком он был неряшливой личностью».

Словом, Гауди получил отказ. Это сватовство осталось его единственной попыткой наладить личную жизнь. Отныне единственными спутниками его жизни останутся старый отец и племянница, которую Гауди взял на воспитание после смерти своей старшей сестры Розы. В остальном же главным и единственным смыслом его жизни становится его Работа.

О том, что строилось в это время в России, Париже или Германии Гауди, никогда никуда не ездивший за пределы Барселоны и ближайших ее окрестностей, узнаёт лишь из архитектурных журналов. Гауди черпал из того же источника, что и немецкие мастера «югендштиля» или, скажем, художники Абрамцевских мастерских. В основе этого мировоззрения – доходящее до экзальтации восхищение двумя ипостасями: искусством мастеров прошлого, традиционными архитектурными стилями Европы и Азии, и природой, величайшим из мастеров всех времён.

Каталонская разновидность этого стиля, имела, как и русский модерн, свои ярко выраженные особенности. С его некоторой избыточностью, ученической старательностью каталонский архитектурный модернизм порою, быть может, заслуживает часто предъявляемых ему упрёков во вторичности, ученической наивности. Но в своих лучших образцах он восхитителен и бесконечно индивидуален. И эту индивидуальность определяют всё-таки большая, чем в остальной Европе, близость к арабскому миру, - с одной стороны, строгость северо-испанской романской и готической архитектуры – с другой. Это столкновение избыточности и аскезы порождает порою удивительные плоды. «Модернисме» – это, если можно так выразиться, модерн в квадрате.

Антони Гауди порою называют выразителем «коллективного бессознательного» каталонского «модернисме». Думаю, что на самом деле Гауди, как и всякий поистине великий художник, лишь использовал стиль эпохи, чтобы пройти сквозь него, как сквозь коридор, к высотам собственного гения. Год от года, здание от здания, Гауди как будто набирает амплитуду: в его ранних работах доминируют общие стилистические особенности модернизма, но постепенно индивидуальность побеждает стиль, наружу всё больше пробивается «настоящий Гауди», с его вылепленными как будто от руки формами, с его полным отрицанием представления о симметрии как основе гармонии.

Барочной роскошью сочатся корзины цветов и фруктов на балконах «Каза Кальвет» (Calvet). Беззастенчивым золотом сияет фасад «Каза Батлло» - строительство этого сказочного дома оказалось настолько разорительным для заказчиков, что они в сердцах отказались платить гонорар архитектору. Отсудив причитающееся ему, Гауди всё до последнего гроша пожертвует расположенному неподалёку женскому монастырю.

Парк Гюэй – одно из самых причудливых творений Гауди, ещё один утопических проект. Крутой холм на краю Барселоны стал первым в Европе парком отдыха для горожан. И сегодня тысячи людей каждое утро поднимаются по причудливым изгибам лестницы, мимо фонтана посередине которого гордо восседает, переливаясь пёстрой чешуёй осколков керамической плитки, чудный дракон, – ещё один символ творчества Гауди. И, наконец, венец творчества архитектора – знаменитый «Каза Мила», «finale apotheoso» всего каталонского «модернисме», здание, в своей причудливой структуре, лишённой какого-либо намёка на симметрию, с волнообразным фасадом, по форме напоминающим вымытые дождями и ветрами старые скалы, оставляет впечатление нерукотворности. Не случайно насмешливые современники Гауди называли этот дом «Ла Педрейра» - «карьер».

Гауди завершил восхождение своего мастерства. Он закончил учёбу. И он приступил к тому, о чём мечтал уже более тридцати лет, с юности: он приступил к строительству Храма.

«Я не видел более безобразного здания! Уродливое порождение больного рассудка» - Кристиан Цеврос, издатель барселонской газеты «Ноев ковчег».

«Это величайшее архитектурное достижение нашей эпохи», - Вальтер Гроппиус, основатель стиля «Баухаус».

«Храм Sagrada Famiglia – демонстрация отвращения к искусству как таковому, и потому – нечто, что можно истинно любить», - Сальвадор Дали, художник.

«Это воплощённая в камень духовность», - Мис ван дер Роэ, основоположник современной архитектуры.

История строительства храма Святого Семейства – история слишком красивая и величественная, чтобы пытаться рассказать о ней в двух словах. Оставив все остальные проекты, общаясь лишь с ближайшими соратниками и уходя со стройки лишь на мессу в соседнюю церковь, Гауди более двадцати лет строил свой Храм. Денег на церковь, строившуюся на пожертвования беднейшей верующих из беднейших кварталов Барселоны, было мало. Гауди вложил в строительство всё, что было у него, отказался от жалования. Он жил на грани, а к концу жизни – за гранью нищеты. Барселонские газеты называли «Саграда Фамилиа» «Храмом нищих». Подобно Храму, Гауди жил в крошечной хижине у подножия своего храма, среди моделей и гипсовых слепков, лишь изредка возвращаясь в свой дом на краю парка Гюэй.

За двадцать лет Гауди успел возвести лишь два боковых портала храма. На вопрос, когда же будет готов весь храм, Гауди неизменно отвечал: «Мой заказчик не торопится!».

«Заказчик» призвал к себе своего архитектора 7 июня 1926 года: в том же году, когда в далёкой Москве Михаил Булгаков написал первые строчки «Мастера и Маргариты», какая-то Барселонская Аннушка пролила масло, и трамвай маршрута «А» не успел затормозить, когда странный старик шагнул на пути...

«Вставьте вашу кредитную карту, наберите сумму по вашему усмотрению и нажмите кнопку «ввод» - такие автоматы для пожертвований, ловушки для великодушных туристов, расставлены повсюду в спешно достраивающемся храме «Саграда Фамилиа». Функции «божественного прораба» Антонио Гауди взяла на себя горстка энтузиастов. Может, начатые с благими намерениями, выглядят их потуги скорее жалко. Можно ли выстроить из бетона храм, существовавший лишь в душе гения, а до нас дошедший лишь в виде противоречивых набросков и чертежей? Можно построить нечто, но в этом «нечто» не будет духа Гауди.

Обездоленный, он отправиться бродить по улицам Барселоны, и найдёт приют - в вольнодумных кафе студенческом квартале Барселоны, где нынче поселились сторонники антиглобализма со всей Европы, среди утёсов, нависших над монастырём Монсерат, или поселится среди вытягивающих шеи труб на крыше «Каза Мила», угнездится в щелях фасада, вместе с эльфами и воробьями, он будет жить в монотонном звуке колокола, который разливается над затихшими долинами, над кипарисовыми рощами парка Гюэй, над синевой моря, над построенными Гауди причудливыми башнями Храма «Саграда Фамилиа»...