Евгений Никитин родился в Мурманске, получил образование в Петербургской консерватории. В 24 года дебютировал в роли Руслана в постановке "Руслан и Людмила" в Мариинском театре, где затем сформировался как вагнеровский певец. С DW Евгений Никитин поделился своими мыслями о музыке Вагнера, а также надеждами и опасениями, связанными с предстоящим дебютом в святая святых вагнерианства: на Зеленом холме в Байройте.

DW: Евгений, в вашем обширном репертуаре Вагнер занимает особое место. Это следствие репертуарной политики Мариинского театра или ваш личный выбор?

- И то, и другое. Когда происходило мое становление как певца, в конце 90-х годов, у Валерия Гергиева начался "вагнеровский период" в творчестве. Вагнер шел постоянно в театре, и в тот момент произошло мое, можно сказать, знакомство с этой музыкой. Потому что вообще до этого я как-то мало интересовался классической музыкой.

- Это как же так? Вы же певец и дирижер хора по образованию?

- Я классической музыкой всю жизнь занимался профессионально, а как слушатель предпочитал слушать другое и четко разделял эти моменты: что я люблю как слушатель и что я был вынужден делать как профессионал. Я был достаточно недалеким и легкомысленным подростком. Для меня улица была важнее, чем работа. Наделал кучу ошибок.

- Расскажите, как произошло ваше знакомство с Вагнером?

- Моей первой ролью был Второй рыцарь в "Парсифале". Я провел на сцене много времени, стоя с копьем в первом акте, и музыку эту выучил почти наизусть. Меня поразил размах этого произведения, и с этого момента я стал увлекаться музыкой Вагнера, и она заняла огромное место в моем репертуаре. Я начал участвовать во всех вагнеровских постановках Мариинского театра, в "Кольце", "Лоэнгрине", том же "Парсифале" я потом спел еще две ведущие партии…

- Вы вообще любите, я слышала, немецкую музыку?

- Немецкая музыка для меня начинается с Шютца, с Преториуса, с Иоганна Себастьяна Баха. А композиторов вроде Доницетти или Беллини я после Вагнера вообще не могу петь. Итальянская музыка только на внешних эффектах, в ней надо "показывать голос" и технику. А меня эти цирковые трюки всегда мало интересовали и трогали. Я всегда любил более глубокие мысли и чувства. Поэтому, наверное, немецкая музыка мне ближе по духу.

- Как Вас пригласили в Байройт? Кто вас выбирал?

- Катарина Вагнер (Katharina Wagner) и Кристиан Тилеман (Christian Thielemann). Для этого специально было назначено прослушивание, которое прошло два года назад в мае в Мюнхене. Они абсолютно неожиданно для меня сказали, что берут меня. Не знаю, почему: видимо, решили рискнуть.

- Для вас партия Голландца не нова. Вы ее пели многократно: в том числе, в Германии – в Лейпциге, в Бадене. Чего вы ожидаете от Байройта?

- Для меня это достаточно опасное приключение, потому что там меня не пощадят. Надо будет сделать все, чтобы оттуда уйти живым.

- Тилеман один из ключевых вагнеровских дирижеров Германии, человек со сложным характером, но очень отчетливой творческой позицией. Как вам видится сотрудничество с этим дирижером?

- Только в одном ключе: молча делать то, что он будет требовать. Для меня дирижер – как капитан корабля. А я - матрос.

- Когда вы выступали в лейпцигском "Голландце", вы отзывались об этой постановке, скажем так, не слишком благосклонно. Вы вообще не большой поклонник режиссерского театра?

- Нет, почему: я не против театрального эксперимента. Просто бывают талантливые экспериментаторы, а бывают не очень. Если музыка об одном, а "картинка" о другом - это шарлатанство, на мой взгляд.

- Вы поете в "Голландце" параллельно с Борисом в "Борисе Годунове" Мусоргского, ключевой партией русского репертуара. Как вы переключаетесь с одного на другое?

- Мусоргский - драматический композитор, его нельзя петь с холодной головой. Борис Годунов – это герой шекспировского размаха, в этой партии можно и даже надо где-то добавить приемов откровенного драматического театра. В Вагнере же наоборот: только чисто инструментальный вокал с четким, педантичным следованием тексту. Ну и, соответственно, языковые особенности немецкого языка требуют совершенно иного подхода к звуку. Это была огромная работа – "высветлять" свой тембр, специально подражая немецким певцам. Чтобы никто не слышал, что это русский поет немецкую музыку. Этого добиться было очень тяжело, на это ушло почти десять лет.

- Евгений, вы весь в татуировках. Думаете, не испугаются байройтские гримеры?

- Меня все мои "художества" попросили снять на фотографию и прислать.Они собираются шить костюм, чтобы все это выявить, а не скрывать.

- Пожалуй, татуировки подходят к вашей роли. А что они означают?

- Разные рисунки означают разное. Сделаны в разное время по разному поводу. Это, как говорится, "второй паспорт". Это вот волк Фендрих, в мою бытность увлечения норвежским black metall я себе сделал такую татуху. Но это все детство.

- Но вы продолжаете петь в вашей рок-группе? Или ваш нынешний график этого не позволяет?

- Нынешний график не позволяет нам даже собираться по субботам, что-то в свое удовольствие поиграть. Раньше рок-музыка была мне нужна, чтобы как-то отвлечься от работы в театре. Вышел что-то попел – потом пошел с ребятами что-то "помесил"… А теперь я чувствую, что нужна тишина.

- "Прощай, молодость"?

- Ну, сейчас только начинается моя большая карьера. Все, что было до Байройта, это был такой подготовительный этап. Неудача на этой сцене меня подрубит. Так что: либо будет успех и какой-то квантовый скачок, либо я завязываю.