«Опубликованная во вторник нота советского правительства мировым державам и одновременно распространенный советским правительством проект мирного договора с Германией изменило и положение Германии в мире, и положение нас, немцев, в Германии. Этим предложением Союза ССР начинается борьба за мирный договор, а борьба за возвращение Германии единства переходит в новую, решающую фазу».

Этой архивной записи 50 лет. Так 14 марта 1952 года премьер-министр ГДР Отто Гротеволь откликнулся на ноту Сталина которое иногда называют предложением о воссоединении Германии.

Вспоминая, мы всегда идем против потока времени. Всего две недели мы торжественно отмечали 49 годовщину со дня смерти Сталина, а сегодня вспоминаем одно из его последних крупных политических предложений, связанных с Германией. Сталин выдвинул его 50 лет назад, но реализовать его удалось лишь совсем недавно, всего десять лет назад, младшему товарищу по партии, последнему генеральному секретарю КПСС Михаилу Горбачеву и товарищу по партии тогдашнего канцлера ФРГ Конрада Аденауэра, Гельмуту Колю.

В немецких политических документах периода 1989-1990 годов часто повторяется слово, лет сорок не всплывавшее в официальных правительственных документах. Слово это – нейтралитет, нейтрализация и даже нейтрализм. Именно нейтралитет между блоками предлагал в 1952 году западным державам Сталин в своей ноте от 10 марта. Сталинскую песню тянул до самого конца и один из советников Михаила Горбачева по Германии Валентин Фалин, который спустя несколько месяцев после падения Берлинской стены, заявил, что тот, кто выступает за то, чтобы Германия оставалась в НАТО, тот против немецкого единства.

Однако уже в конце ноября 1989 года американцы решительно воспротивились нейтрализации в любом ее виде. Считается, что в конце 1980-х СССР трещал по швам, и Америка могла диктовать условия. Возможно, у Михаила Горбачева до визита созрело самостоятельное понимание того, что все соседи СССР могут отныне сами решать свою судьбу. Тогдашний федеральный канцлер Гельмут Коль опасался, что идея нейтралитета может найти поддержку у немецких левых. Гельмут Коль пишет в своих воспоминаниях:

Если бы Горбачев выдвинул предложение о быстром воссоединении страны тотчас после падения Берлинской стены, то условие это, возможно, было бы принято общественностью обоих немецких государств, и это серьезно ослабило бы позиции немецкого правительства и западных союзников.

На протяжении всех 80-х годов Институт изучения общественного мнения Алленсбах приводил данные, что большинство западногерманских граждан высказывается за нейтральную объединенную Германию, при условии сохранения мира, гражданских и политических и свобод. Коль едва ли не знал об этом нейтралистском потенциале своих избирателей, и опасение, что этот потенциал будет востребован оппозицией, не давало ему покоя.

Политику нейтралитета попытаются навязать объединенной Германии те же люди, которые в 1983 году выступали против размещения на территории ФРГ ракет "Першинг II".

В ретроспективе эти опасения могут показаться необоснованными, по крайней мер, что касается "национал-нейтралистов", которые выступали за единую Германию, не входящую ни в какие блоки. Противниками НАТО были в своем большинстве и «Зеленые», у которых антиамериканизм куда заметнее, чем у других германских партий.

Но в целом идеи "национал-нейтрализма" в Германии – удел маргиналов. Для Аденауэра западническая ориентация Германии была делом жизни.

Отвечая на вопрос, одобрять или нет договоры с западными союзниками, мы должны спросить себя, о чем вообще идет речь. Хотим мы или не хотим присоединиться к западному союзу государств? Хотим мы или не хотим стать членами атлантического оборонительной системы? Наконец, хочет ли Федеративная Республика Германия интеграции Европы – вместе с Германией?

Шутя, Аденауэр заявлял, что Сибирь начинается уже на правом берегу Рейна. И вступление Германии в НАТО в 1955 году надолго заставило забыть и о сталинской ноте, и о какой бы то ни было политической изоляции Германии через шестнадцать лет после того, как эта страна развязала вторую мировую войну, атаковав своих западных, восточных и северных соседей.

Предложение, которое с привычно непроницаемым выражением лица исполнил перед представителями западных держав заместитель советского министра иностранных дел Андрей Громыко, звучало сенсационно: в ноте Сталина были очерчены реальные контуры договора о мире. Опорные точки этого мира: строгий нейтралитет Германии, вывод всех оккупационных войск, создание национальных вооруженных сил, свободные выборы и свободная деятельность демократических партий, свободный доступ к мировым рынкам, признать границы по Одеру-Нейсе. Все это предлагалось утвердить как можно скорее на конференции четырех держав.

С марта по сентябрь 1952 года продолжались интенсивные консультации. Чего хотел Сталин? Отдать качество и усилить позицию в мировом масштабе? Держать Запад на расстоянии в военном плане? Или он надеялся, что получит в итоге всю Германию?

Сейчас нам мешает разглядеть тогдашнюю эпоху Германия 60-70-х годов, Германия так называемого экономического чуда. Но тогда, через семь лет после войны, когда миллионы немецких военнопленных еще работали на восстановлении народного хозяйства СССР и США, это чудо было едва ли представимо: надежда на восстановление была слабее свежих воспоминаний о бомбах.

Ссоры вокруг предложений Сталина "проникли глубоко в коллективное подсознание целого поколения", - констатировал в начале восьмидесятых годов историк Ганс-Петер Шварц (Hans-Peter Schwarz). Было ли бы вообще возможным единство демократической, но нейтральной Германии?

Чем быстрее забывалась сталинская нота 1952 года, тем острее, особенно после строительства в 1961 году берлинской стены, становилось чувство упущенного исторического шанса.

23 января 1958 года, во время бурного заседания бундестага, два ушедших со своих постов члена кабинета - Томас Делер (Thomas Dehler) и Густав Хайнеман (Gustav Heinemann) - выступили против немецкой политики Аденауэра и обвинили тогдашнего канцлера в том, что тот в 1952 году "не захотел" воссоединения, опасаясь победы на выборах социал-демократов. Канцлер промолчал.

Центральный печатный орган СЕПГ, газета «Нойес Дойчланд» ("Neues Deutschland") приветствовала "всемирно-историческую инициативу" Сталина, а Отто Гротеволь (Otto Grotewohl) объявил её "единственной программой национального возрождения Германии".

Советское правительство своим заявлением от 10 марта столь четко расставило все точки над «и», что западным державам и Бонну не удастся уклониться от прямого ответа!

До пятидесятых годов призрак нейтралитета иногда маячил на международных конференциях. Так, "Немецкий конгресс", собравшийся во Франкфурте в 1951 году под лозунгами "национал-нейтрализма", провалился просто потому, что жаждавшие и объединения, и нейтральности, не могли прийти к согласию по другим вопросам: левые пацифисты и правые реваншисты произносили одно и то же слово, но понимали его по-разному.

Отказ от "национал-нейтрализма" был необходим для закрепления союза с Западом. Он означал и отказ Федеративной Республики от антилиберального, антизападного и антидемократического пути, чему она не раз присягала. Если угодно, о разрыве с самой немецкой историей. И особенно – первой половины 20 века.

Однако Аденауэр с самого начала считал шаг Сталина последней уловкой для подрыва интеграции Германии с Западом. Как раз весной 1952 года подходили к концу переговоры и о Европейском оборонном сообществе (EVG), и о заключении Договора о Германии, подписание которого означало бы окончание оккупационного режима. Аденауэр хотел любой ценой предотвратить проведение конференции четырех держав, предлагая по возможности проведение бесконечных двусторонних переговоров о будущей судьбе Германии. Против Аденауэра выступали и некоторые министры его кабинета. Министр по общегерманским вопросам Якоб Кайзер (Jakob Kaiser) требовал тщательно изучить предложения Сталина. За это высказывался, далее, влиятельнейший социал-демократ Kурт Шумахер (Kurt Schumacher). Однако представления о мире, которыми руководствовался Аденауэр, основывались на антикоммунизме, и в них не было места для нейтральной Германии. Конрад Аденауэр считал коммунизм разновидностью популизма, имея после двух мировых войн, приведенных к полной разрухе при полном консенсусе, слишком веские основания не доверять государственно-политическому благоразумию немцев. С другой стороны, "позиции маятника" между Востоком и Западом Аденауэр противопоставлял ставку на время.

О воссоединении можно будет говорить только с позиции силы по отношению к Советам. Сила эта оказалась не военного, а экономического характера. Важно и то, что тогда, в 1952 году, в руках Сталина оставались заложники – немецкие военнопленные. Мир более или менее представлял себе, что бывает с теми, кто вызывал неудовольствие отца советских народов, поэтому игру в эти первые годы «холодной войны» немцы вели предельно осторожно.

Нет, дамы и господа, это недоразумение, которое вынуждает меня говорить о «политике силы». Да, есть, конечно, и политика слабости. Но политика слабости в отношении Советского Союза гораздо хуже политики силы.

В 1952 году бывшие союзники по антигитлеровской коалиции переиграли дядюшку Джо. В ответной ноте от 25 марта они настаивали на проведении выборов под контролем ООН, и на предоставлении чаемому общегерманскому правительству полной свободы вступления в блоки. Ну, а после подписание в конце мая 1952 года Договора о создании европейского оборонительного союза, все дальнейшие советские воззвания вернулись из политического в чисто пропагандистский формат.

Когда в конце семидесятых годов были открыты сначала американские, а потом британские архивы, историки надеялись, что будет, наконец, положен конец спекуляциям. Было ясно только, что западные державы, спустя семь лет после окончания войны, не приветствовали создание нейтральной Германии со своими собственными вооруженными силами.

Начиная с девяностых годов, осторожно приоткрываться и советские архивы. Документы третьего европейского управления Министерства иностранных дел вносят некоторые новые детали в историю появления ноты Сталина.

Сегодня ясно, что инициатива исходила от руководства СЕПГ, которое боялось только одного – проведения свободных выборов. Одни историки (например, Вильфрид Лот (Wilfried Loth), убеждены в том, что Сталин хотел пожертвовать ГДР ради соседства с нейтральным и в военном отношении полностью «обезвреженным» государством. Другие и сегодня убеждены в том, что нота Сталина – это только маневр, и ничего больше.

"Немецкий вопрос" решен в новом формате европейского единства. Конечно, нейтральная Германия между двумя блоками держав, эдакая "протянувшаяся от Альп до Балтики Швейцарии" изменила бы самым драматическим образом политическую географию Европы. Впрочем, перерисовок на политической карте мира хватает и без этого!