Сорок лет назад в Москве вышел поэтический сборник с простым названием «Перед снегом». Анна Ахматова назвала его «драгоценным подарком». «Этот новый голос в русской поэзии будет звучать долго», – пророчествовала она. Обладателю «нового голоса», поэту Арсению Тарковскому, было тогда 55 лет. Публикация явно запоздала. Ну а сейчас молодое поколение тоже плохо знает поэзию Тарковского: классическая ясность и мудрость снова не в моде, снова пришло время «горланов» и «главарей», только несколько иного рода и уровня, чем был насаждаемый когда–то в качестве поэтического эталона Маяковский. Тем более стоит сегодня рассказать о Тарковском.

В истории русской литературы начало двадцатого столетия носит название «Серебряного века». Даже в «золотом» девятнадцатом не было столь такого созвездия поэтических талантов. Беда только в том, что огромному большинству этих поэтов была суждена хотя и очень яркая, но всё же слишком короткая слава. Потом настала другая эпоха: революция, гражданская война, эмиграция, сталинские репрессии… Выжили единицы, и это были лишь осколки былого величия: в целом советская поэзия пошла по пути, начертанному официальной идеологией. С Арсением Тарковским судьба обошлась сравнительно мягко, и всё трагична и она: поэт с самого начала был вытеснен на задворки литературы и долгие десятилетия его творчество оставалось неизвестным широкому читателю. Поэтические заслуги Тарковского «благодарное отечество» отметило лишь после смерти: Государственную премию ему присудили тогда, когда он уже лежал в могиле.

Арсений Тарковский родился 25 (12–го по старому стилю) июня 1907 года в городе Елизаветграде на Украине. Отец был дворянского происхождения, в юности принадлежал к партии Народной воли. После ареста за участие в народовольческом кружке три года провёл в тюрьмах и пять – в сибирской ссылке. Потом вернулся в родной город, служил в банке… Был на редкость образованным человеком, знал восемь языков. Арсений не унаследовал от отца способностей к языкам да и вообще учился неважно – как в гимназии, где провёл три года, так и в трудовой школе после революции. За время гражданской войны мальчику пришлось пережить многое. Он видел, как солдаты избивают его отца и брата, который был на три года старше Асика (так Арсения звали в детстве), лишился дома (с 1919 года семья жила у сестры матери), узнал, что такое голод. В пятнадцать лет его брат погиб, сражаясь на стороне красных против банды атамана Григорьева. Сам Арсений дважды был арестован: сначала разъездом атаманши Маруськи Никифоровой, потом – чекистами (вместе с друзьями он напечатал при белых в газете антиленинское стихотворение–акростих). В первом случае всё обошлось благополучно: мужеподобная атаманша отпустила подростка, угостив при этом немыслимой, кустарного производства конфетой, от неэстетичности и негигиеничности которой мать Асика пришла в такой ужас, что тут же, забыв об опасности, которой подвергался её сын, закричала: «Выбрось сейчас же!» Во втором случае в полудетской шалости усмотрели страшную политическую крамолу и всё могло закончиться трагически, но по дороге в Николаев, куда его везли на расстрел, юному поэту удалось выбраться из вагона. Почти год шестнадцатилетний подросток скитался по степям Азовья, не решаясь вернуться в родной город: сначала прибился к рыболовецкой артели, потом работал подмастерьем у сапожника…

«Кухарка жирная у скаред

На сковородке мясо жарит,

И приправляет чесноком,

Шафраном, уксусом и перцем,

И побирушку за окном

Костит и проклинает с сердцем.

А я бы тоже съел кусок,

Погрыз бараний позвонок

И, как хозяин, кружку пива

Хватил и завалился спать:

Кляните мол, судите криво,

Голодных сытым не понять.

У, как я голодал мальчишкой!

Тетрадь стихов таскал под мышкой,

Баранку на два дня делил:

Положишь на зубок ошибкой…

Я стал жильём певучих сил,

Какой–то невесомой скрипкой…»

В те юношеские годы к Арсению Тарковскому пришла первая большая любовь. Любовь к женщине, которая была на полтора десятка лет старше его.

Марию Густавовну Фальц Тарковский будет помнить всю свою жизнь. Ей посвящено более двадцати стихотворений, причём последнее написано даже в конце шестидесятых годов. А в начале двадцатых у этой женщины, вдовы погибшего белого офицера, собиралась компания молодых людей «творческого» склада. Все были влюблены в хозяйку салона: хороша собой, умна, образованна, прекрасно играет на рояле, прекрасно знает поэзию… Почему из всех она выбрала именно Арсения – младшего в этой компании? Это была обречённая любовь. Против было всё: и разница в возрасте, и само время, которое перемалывало людские судьбы. Их разбросало в разные стороны. К 25–му году Мария Фальц окажется в Ленинграде, Тарковский – в Москве. Через год он не выдержит разлуки и приедет к ней, но Мария предложит ему расстаться окончательно.

В Москве восемнадцатилетний Тарковский поступил на Высшие Литературные курсы. Своего жилья не было, он скитался по чужим углам. Постоянное жильё появилось лишь после женитьбы. Жену звали, как и первую любовь, Марией. Литературные курсы ни он, ни жена, которая училась вместе с ним, не окончили. Под псевдонимом «Тарас Подкова» Тарковский стал зарабатывать на жизнь писанием популярных в те времена стихотворных фельетонов для газеты «Гудок» – той самой, в которой сотрудничали тогда Булгаков, Олеша, Катаев, Ильф и Петров. Позже стал заниматься переводами национальных поэтов (туркменских, азербайджанских, польских, сербских) на русский язык. Эта работа в течение многих лет будет кормить Арсения Тарковского.

В апреле 32–го года у него родился сын Андрей – будущий выдающийся кинорежиссёр, позже – дочь Марина. Но поэты, как известно, редко бывают созданы для упорядоченной семейной жизни. Быт, забота о детях, – всё это лежало на плечах жены Тарковского Марии Ивановны Вешняковой. Жили они в коммуналке, в тесноте, без удобств. Муж большую часть времени проводил вне дома. Дома – теснота, дети, заботы, уставшая жена, а у друзей – стихи, остроумные перепалки, новые знакомства, интересные женщины… Мария Ивановна какое–то время терпела всё это, а потом сама собрала мужу чемодан: «Если хочешь уходить – уходи!» Осенью 39–го года они разошлись.

«Свиданий наших каждое мгновенье

Мы праздновали, как богоявленье,

Одни на целом свете. Ты была

Смелей и легче птичьего крыла,

По лестнице, как головокруженье,

Через ступень сбегала и вела

Сквозь влажную сирень в свои владенья

С той стороны зеркального стекла.

…На свете всё преобразилось, даже

Простые вещи – таз, кувшин, – когда

Стояла между нами, как на страже

Слоистая и твёрдая вода.

Нас повело неведомо куда,

Пред нами расступались, как миражи,

Построенные чудом города,

Сама ложилась мята нам под ноги,

И птицам с нами было по дороге,

И рыбы подымались по реке,

И небо развернулось пред глазами…

Когда судьба по следу шла за нами,

Как сумасшедший с бритвою в руке».

В декабре 1941 года Тарковский ушёл добровольцем на фронт. Он работал военным корреспондентом в армейской газете и часто появлялся на передовой для сбора материалов. Попадал под обстрелы, участвовал в боевых действиях под Москвой, воевал на других фронтах… За взятие высоты был награждён орденом. В декабре 43–го получил тяжёлое ранение в ногу разрывной пулей. Ногу пришлось ампутировать, и в январе 44–го гвардии капитан Тарковский был отпущен домой. Он очень тяжело переживал своё новое состояние: инвалидность резко изменила его образ жизни, сделала малоподвижным… По–настоящему вывести из депрессии могла только работа, причём та, которая привела бы к душевному равновесию. И Тарковский начал составлять свой первый сборник стихов. До войны его стихи практически не печатали – только переводы. Но теперь он был уверен: фронтовику и инвалиду войны издательство не откажет. Казалось, что так и будет: несмотря на негативный отзыв рецензента (критиковались, разумеется, не литературные качества, а идеологическая невыдержанность и «сомнительность»), издательство всё же приняло сборник к печати. Но в августе 1946 года появилось печально известное постановление ЦК «О журналах «Звезда» и «Ленинград». Набор книги Тарковского уничтожили, и он вновь был загнан в переводы.

Переводы Тарковский ненавидел, но ведь надо было на что–то жить. Халтурить он не умел. Тонкость поэтического вкуса и точность языка позволяли ему создавать настоящие шедевры из чужих подстрочников. Он переводил арабских поэтов, армянских, грузинских, азербайджанских, польских, туркменских… О том, как высок был авторитет Тарковского–переводчика, можно судить по тому, что ему в преддверии 70–летия Сталина было поручено перевести юношеские стихи «отца народов» с грузинского на русский. Тарковский был в отчаянии: «Я погиб! Если переведу хуже подлинника, меня сгноят в застенках, если лучше – побьют за искажение оригинала». Стихи эти, достаточно хорошо известные сейчас, представляют собой любовные излияния юного семинариста Джугашвили, пышно украшенные примитивными, стандартными образами. Тарковский пытался найти хоть какой–то свежий вариант, искал синонимы, но снова и снова натыкался на соловьёв, луну, аромат роз за окном унылой кельи семинарии. Он засыпал, твердя обрывки строк: «О, как прекрасны розы тех садов,/ Чей аромат доносит воздух чистый!/ Я на луну лететь с тобой готов…» Рифма не шла. Потом вдруг в голову лезла крамольная: «Я так люблю, как любят коммунисты!» Тарковский просыпался в холодном поту.

И вот наступил день, когда казённый шофёр увёз завершённую работу не то на Лубянку, не то в издательство, не то прямо в Кремль. А через месяц Тарковского вызвали и официально сообщили, что Сталин прочёл, остался очень доволен, но печататься переводы не будут: публикация лирических стихов может исказить образ вождя. «Передайте товарищу Сталину, – совершенно искренне сказал поэт, – что я ему глубоко благодарен!» Поэту вернули портфель, в котором он уже дома обнаружил пачки новеньких, с банковскими бандеролями, крупных купюр. Это был самый большой гонорар в его жизни.

Больше судьба со Сталиным не сводила. Ну и слава Богу.

«Тянет железом, картофельной гнилью,

Лагерной пылью и солью камсы.

Где твоё имечко, где твои крылья?

Вий над Россией топорщит усы».

Первый сборник стихов Арсения Тарковского – «Перед снегом» – появился лишь в 1962 году. То есть одновременно с выходом на экран первого фильма его сына Андрея «Иваново детство». Но и после этого далеко не все стихи появлялись в печати, о чём привыкший ко всему Арсений Тарковский говорил со снисходительной усмешкой: «Мы–то, поэты, – счастливые люди. Стихи можно положить в стол и дожидаться лучших времён. А вот что делать Андрюшке?»

Мытарства сына со вторым сыном продолжались много лет: легендарный «Андрей Рублёв» был закончен в 1966 году, но в советский прокат (очень ограниченный) попал лишь в 71–м, успев к тому времени триумфально пройти по экранам многих западных стран.

«Поэтом быть просто, – шутил Арсений Тарковский. – Нужно только полностью распоясаться». Он ходил с палочкой, тяжело хромая, и шутливо называл себя «носителем слоновой грации». Но были в нём удивительная лёгкость и благородство вернувшегося их ссылки декабриста. Он любил астрономию и отлично разбирался в ней. Целовал руки подавальщицам в столовой, если ему приходилось утруждать их просьбой переменить гарнир. Обладал врождённым аристократическим умением не подпускать к себе людей, за которыми числилось что–то нечистое. Был по–интеллигентски мягок и покладист, но умел проявить характер, когда видел несправедливость.

Осенью 1983 года у сына Андрея, который снимал в Италии фильм «Жертвоприношение», окончился официальный срок пребывания за границей. Начальники Госкино поставили условие: для продления выездной визы кинорежиссёр должен вернуться в Москву вместе с женой. Андрею Тарковскому было ясно, что именно это означает: за границу его уже не выпустят. На родине его травили, уродовали сценарии, не давали нормально снимать… Он отказался приехать. Так его сделали изгнанником и мстили буквально до самого конца жизни: к нему не выпускали сына, Андрея Тарковского–младшего. Выпустили лишь в январе 86–го, когда стало известно о смертельной болезни кинорежиссёра.

Смерть сына была страшным ударом для Арсения Тарковского. Ударом, от которого он уже не смог оправиться. Он осунулся, одряхлел. Плохо слышал и почти не говорил. 27 мая 1989 года Арсений Тарковский скончался в возрасте 81 года. Его похоронили на писательском кладбище в Переделкино.

«Вот и лето прошло,

Словно и не бывало.

На припёке тепло,

Только этого мало.

...Крыльев не обожгло,

Веток не обломало,

Мне и вправду везло.

Только этого мало.

Жизнь брала под крыло,

Берегла и спасала.

Всё горело светло.

Только этого мало».

Автор: Владимир Анзикеев