Сын любимца еще советской публики эстонского дирижера Неэме Ярви - Пааво Ярви (Paavo Järvi) является художественным руководителем трех крупных оркестров: в Цинциннати, во Франкфурте (оркестр Гессенского радио) и в Бремене. С 2010 года список его постоянных ангажементов пополнит оркестр города Парижа (Orchestre de Paris). В юности Пааво Ярви играл на ударной установке в модной эстонской рок-группе. Высшее образование получил в Соединенных Штатах, куда его семья эмигрировала в 1980 году (в частности, учился у Леонарда Бернстайна). Сегодня живет, кажется, преимущественно в самолетах.

С обаятельным дирижером, столь же подтянутым и бодрым, как и его стиль игры, мы встретились на солнечной террасе старой оперы Франкфурта.

Deutsche Welle: Господин Ярви, легенда гласит, что однажды, лет десять назад, вы услышали, как играет Бременский оркестр, и воскликнули: "Если я когда-нибудь буду записывать Бетховена, то только с ними!".

- Это было больше, чем десять лет назад. Мы готовили Пятую симфонию, и я почувствовал, что если когда-нибудь буду записывать Бетховена, то только с этим оркестром. Почему-то наши понимания Бетховена очень совпали.

- В чем состоят эти понимания?

- Во-первых, если говорить о "новом слове", то так мы не думаем. Я никогда не хочу ничего нового говорить в музыке. Я просто хочу делать музыку по возможности хорошо. Находка ради находки мне не интересна. Интересно быть в процессе. Процесс – самое важное в музыке. Как мы понимаем вместе эту музыку? Например, Бременский оркестр знает традиции. Я тоже вырос с немецкими традициями. Мой отец – дирижер русской школы, а русская школа очень близка немецкой. Но я не вырос с пониманием новых традиций или, если угодно, очень старых…

- Вы имеете в виду традицию аутентичного исполнительства?

- Точно. И если, например, играть Бетховена с большим оркестром (даже знаменитым) – для меня это уже неорганично. Я чувствую барьер, потому что это не совсем "то": они не до конца понимают и верят в аутентический метод. При этом я совершенно не хочу становиться только на одну или только на другую сторону. Я чувствую, что надо ото всех традиций брать то, что ты сам считаешь правильным. Мы находим какой-то третий путь: не только романтическое немецкое понимание и не только новое аутентическое, но их сочетание. Кроме того, оркестр Камерной филармонии Бремена – это особый оркестр. Это оркестр солистов: здесь все обсуждается, все передумывается. Нам очень легко обсуждать, говорить, пробовать разные варианты. Поэтому эти девять симфоний очень "наши". "Правильно" или "неправильно", – такого нет в музыке. Есть только: сумел ты сделать эту музыку своей или нет.

- В рецензиях на ваше последнее выступление в России (в рамках фестиваля "Белые ночи" в Петербурге) российские коллеги высказывают в Ваш адрес комплименты, де, до какого высокого уровня удалось Ярви "возогнать" "провинциальный немецкий оркестр". Надеюсь, что понимание того, что оркестр Камерной филармонии – не "провинциальный оркестр", сейчас уже пришло. Но скажите, почему вы для вашего "музыкального возвращения" в Европу выбрали именно его?

- Это как всегда в жизни… Как находишь правильного партнера? Очень трудно сказать… Иногда просто раз – и почему-то получилось. С Камерной филармонией у меня сразу получился контакт. А откуда эти музыканты – из Бремена или из Токио – для меня не имеет значения. Имеет значение, как мы друг друга понимаем.

- Когда вы возглавили Бременский оркестр, не оставляя поста главного дирижера оркестра Цинциннати, все удивлялись, как вам удается совмещать эти два поста. С тех пор к этим двум оркестрам добавился третий – Франкфуртский, а со следующего года – еще и парижский. Как вы собираетесь "выживать" между четырьмя городами?

- Люди меня часто об этом спрашивают и не понимают, зачем я это делаю. Некоторые думают, что мне просто нравится работать. Это не совсем так. Вопрос: как работать? Как постоянный дирижер или как гость? Гость видит оркестр один раз и уходит. Если ты очень популярный гость, тебя будут приглашать раз в два года. Но два года – это очень большой срок. Я не люблю работать как гость. Мне нравится работать, когда я знаю оркестр, с которым я работаю, когда мы любим друг друга, когда мы, как одна семья. Поработать неделю и уйти – это непрофессионально. Настоящую музыку так не делают.

- То, что вы говорите, отрицает само представление о дирижере как о "маэстро", который спускается с небес и "делает музыку"…

- По-моему, это старомодное представление. В нем больше мифологии, чем реальности. Мы живем в 21-м веке, и сегодня таких понятий нет. Музыка для меня - всегда камерная, неважно, сто человек на сцене или пятнадцать. В этом процессе мы все вместе. Если дирижер ведет себя, как бог и генералиссимус, а все просто сидят и ждут приказания, то это не музыка. Это армия.

- Где вы чувствуете себя дома?

- Я все больше и больше чувствую себя дома в Европе, с европейскими оркестрами. Например, с таким пониманием, как делается музыка в Германии, она больше не делается нигде в мире.

- Я слышала, как вы недавно сказали о Пятой симфонии Чайковского в записи Венского филармонического оркестра, что, дескать, хорошая запись, но вообще-то оркестр такого качества мог собрать свой "коллективный разум" и выдать "русский звук". Можно ли требовать от австрийского оркестра "русского звука", и что это такое – "русский звук"?

- Требовать можно, получится ли – другое дело. Звук – это очень деликатный вопрос. Например, когда дирижируешь в Америке, то вся ненемецкая романтическая музыка (Чайковский, Дворжак, Сметана и так далее) играется одинаково: у них есть некий общий "славянский" звук. Это абсолютно неправильно. Русский звук – это одно, богемский звук – это другое, венгерский звук - третье. Это начинается с языка: скажем, по-русски это - "звук". Красиво звучит, да? А по-английски – "sound".

- Тоже неплохо…

- Да, но не так. А по-немецки – "Klang". Совсем по-другому. А по-французски - "sonorites". Уже это слово многое показывает.

- А по-эстонски?

- "Klaa". В общем, нет одного какого-то звука! Поэтому я не люблю, когда говорят о "саунде Берлинских филармоников". Это уже вчерашний день. Надо иметь звук Дебюсси, если играешь Дебюсси, или звук Чайковского, если играешь Чайковского.

- Вы играете много эстонской музыки и говорите об этом, как о своей миссии. Ваш отец и вовсе считается в Эстонии национальным героем. Как вам играется в России, в свете, так скажем, неидеальных политических отношений между Россией и Эстонией?

- Я очень люблю играть в России, и я очень люблю русскую музыку, русских людей и русских музыкантов. У меня мама русская. Что до политики… Вы понимаете, в Эстонии нет семьи, где бы дед или бабушка не погиб в сталинском ГУЛАГе. Так что про любовь пока говорить просто рано. Это как между Германией и Францией: им тоже понадобилось время, чтобы "полюбить друг друга". Я думаю, что через пару поколений все будет по-другому видеться. И если есть какая-то возможность понимания между этими двумя странами, то это только через культуру и особенно через музыку.

- Вы происходите из дирижерского "клана": ваш отец - дирижер, дядя - дирижер, брат – тоже дирижер… А вы что-то уже сделали для продолжения этой династии?

- У меня две дочки, одной - три, другой – пять лет. И моя старшая дочка пару недель назад (после того, как я прочитал ей на ночь сказку) вдруг спросила меня: "Папа, а женщины могут быть дирижерами?"

- И что вы ей ответили?

- Конечно, могут! И очень хорошими могут быть дирижерами. Если человек талантливый, нет разницы, кто он – женщина или мужчина.

Автор: Анастасия Рахманова

Редактор: Дарья Брянцева