Гость программы "Немцова.Интервью" - правозащитница и журналист Зоя Светова. С 2008 по 2016 года она входила в Общественную наблюдательную комиссию (ОНК) города Москвы. 28 февраля 2017 года в квартире у правозащитницы прошел многочасовый обыск, который был связан с первым делом ЮКОСа. 12 июня Светова побывала в Бонне, чтоб принять участие в ежегодной церемонии вручения премии Бориса Немцова.

DW: Вы не были переизбраны в ОНК Москвы. Почему?

Зоя Светова: Я была членом ОНК 8 лет и посещала СИЗО в Москве. Эта комиссия создана в рамках закона об общественном контроле. Согласно закону, ты можешь быть членом комиссии в одном регионе не более восьми лет.

- Вы же хотели перебраться в комиссию другого региона?

- Я хотела переизбраться в комиссию Мордовии, но по формальным основаниям меня не пропустили. Как мне потом объяснили мои знакомые, которые владели информацией, просто ФСБ была против моей кандидатуры, поэтому я не вошла.

- Чем вы мешали ФСБ?

- Я очень много лет ходила в СИЗО "Лефортово". Это такая тюрьма, которая хоть официально находится в подчинении у Минюста, но порядки там эфэсбэшные. Люди там сидят, обвиняемые в совершении государственных и коррупционных преступлений, и, кроме того, в террористизме и госизмене. А я посещала их, и там очень много нарушений. Очень часто у этих людей не бывает адвокатов, или адвокаты не могут к ним пройти. Для некоторых я была единственным человеком с воли, который мог им помогать, который передавал информацию о них.

И это очень раздражало, очень напрягало и следователей, и сотрудников лефортовской тюрьмы. Но они не могли со мной ничего сделать, потому что это же ведь член Общественной наблюдательной комиссии! Он работает по закону, который принят Госдумой. Тебя нельзя отстранить. Можно, конечно, там что-то подбросить в карман или еще что-то сделать, но они этого не делали. Они просто понимали, что срок закончится и больше меня не изберут.

- Вы 8 лет посещали места лишения свободы, беседовали с заключенными. Вы говорили даже с теми, кого обвиняли в соверешнии тяжких престеплений, в том числе в терроризме. Какой случай или какой разговор вам запомнился больше всего?

- Меня очень поразил случай украинского кинорежиссера Олега Сенцова, которого посадили по обвинению в терроризме, в том, что он хотел якобы взорвать в Крыму памятник Ленину. Абсолютно не было никаких доказательств. Его посадили только за то, что он был против аннексии Крыма. Это человек, который был активным в Крыму, в Симферополе.

Кроме того, он помогал украинским военным выезжать из Крыма. И ровно за это его посадили. Но меня поразил этот человек тем, что, несмотря на страшные пытки, он не признал свою вину. А вместе с ним еще посадили трех человек, и двое под пытками признали вину в том, что они участвовали вместе с ним в этих попытках терактов. Они оговорили Сенцова. Я ходила к нему в лефортовскую тюрьму.

Почему меня еще так эта лефортовская тюрьма так сильно зацепила… Дело в том, что в 1982 году моя мама сидела в этой же тюрьме. И мне даже показывали камеру, где она сидела, и, оказалось, что Олег Сенцов сидит в этой самой камере. То есть это такое было какое-то дежавю. Сенцову совершенно невозможно было помочь, потому что он не смог в суде доказать свою невиновность.

- Сенцов отбывает наказание в Якутске. Его дело вызвало широкий общественный резонанс, как и дела Надежды Савченко, Петра Павленского и Ильдара Дадина. И этих трех людей выпустили благодаря давлению общественности. Почему с Сенцовым это не работает?

- Насколько я слышала, для Путина Сенцов - это Крым, а Крым для Путина - это как бы дело последних лет жизни.

- То есть не отпустят ни за что?

- Нет, будут очень сильно торговаться. То есть я не знаю, за что Путин его отдаст.

- Путин, комментируя дело Олега Сенцова, сказал, что должны созреть какие-то условия. Вы поняли, о чем он говорил?

- Я это так понимаю, что Путину должны что-то предложить за Сенцова, что-то такое, чтобы ему понравилось.

- Идеи есть?

- Есть такой Константин Ярошенко, который сидит в Америке. Уполномоченный по правам человека Татьяна Москалькова обратилась к Трампу с тем, чтобы он отпустил Ярошенко. Я считаю, что нужно Ярошенко обменять на Сенцова. Можно Виктора Бута обменять на Сенцова.

- Сейчас в суде слушается дело краеведа из Карелии Юрия Дмитриева, который нашел места массового захоронения растрелянных в сталинские времена. Что это за дело?

- Это человек, которому нужно было дать Государственную премию. Он в течение 30 лет раскапывал места массовых захоронений растрелянных, доставал оттуда черепа. И он захоранивал людей, но не просто безымянных, он работал в архиве и, например, вот в Сандармохе - это такое массовое захоронение в Карелии - он, по-моему, уастановил имена 13,5 тысяч человек, которые были там захоронены. То есть массовые безымянные захоронения стали теперь настоящими мемориальными кладбищами, где похоронены жертвы сталинских репрессий.

И этот человек продолжал и продолжал это делать. Но, кроме того, он обнародовал имена палачей. Я так понимаю, что у этих палачей есть дети и внуки, и они, наверное, работают в тех же самых структурах. Можно предположить, что если их родственники были энкавэдэшниками, то потом их дети и внуки стали кагэбэшниками и эфэсбэшниками. И им было неприятно, что называют имена их родственников.

- Каким будет приговор по этому делу?

- Там до 15 лет лишения свободы. Сейчас я очень боюсь, что приговор Петрозаводского суда может быть обвинительным. А потом, я надеюсь, учитывая общественную кампанию в его поддержку, Дмитриев будет освобожден.

- Вы говорите сейчас об известных делах. А есть такое дело, которое неизвестно, не обсуждается в прессе, но при этом вам кажется, что оно очень важное и о нем стоит говорить?

- Есть тяжелобольные люди, которых сажают в тюрьму. Например, я занималась делом Юлии Ротановой. Это женщина, которая была бухгалтером в организации, связанной с бывшим министром обороны Анатолием Сердюковым и компанией "Оборонсервис". Ротанова вообще не имела никакого отношения ни к каким махинациям, но ей сейчас дали 6 лет. А эта женщина больна раком и от нее требовали показаний на Сердюкова. Она таких показаний не дала. И за это ее держали в тюрьме.

Нам удалось ее освободить, когда она была в Лефортово, потому что мы доказали, что она больна, что ей нужна срочная операция. Ее освободили, сделали операцию, а потом все равно посадили. Потому что посчитали, что рака у нее уже нет, да? Операцию сделали, и она может дальше сидеть в тюрьме. Вот ее перевозили из одной колонии в другую, и сейчас она в более или менее нормальной колонии в Мордовии.

- Она не дала показаний против Сердюкова, потому что не обладала никакой информацией?

- Да, она не обладала никакой информацией. Ей говорили: "Дай показания, тогда тебя мы отпустим". Меня больше всего поражают вот эти люди, которые просто не могут соврать. Даже ценой собственной жизни.Я даже не знаю, как бы я поступила на их месте.

- Я понимаю, когда политических противников или просто критиков или независимых от властей людей сажают, дают условные сроки. А почему сажают представителей путинской элиты?

- Есть спецслужбы или Следственный комитет, которые хотят освобождать места для каких-то, может быть, своих людей. Те же места губернаторов. На каждого ведь губернатора есть свое досье. И не только. На каждого политика, на каждого бизнесмена, да на любого есть досье.

Если человека начинают разрабатывать, то всегда что-то можно найти, к чему-то можно привязаться. У Юрия Дмитриева же нашли фотографии, которые можно объявить порнографическими, хотя они не являются таковыми. То есть любого из нас можно за что-то прицепить.

- Зоя, вот за эти годы, что вы занимаетесь правозащитной деятельностью, ситуация в России ухудшается, ухудшается и ухудшается.

- Да. Ухудшается.

- Вы сохраняете оптимизм?

- Я вообще идеалист. Я такой же идеалист, как ваш отец (Борис Немцов. - Ред.). Я верю, грубо говоря, в победу добра над злом. Мне кажется, что, условно говоря, Путин, он же не вечен, да? И вот эти силы зла, они не вечны. И должно же что-то произойти. Россия же не может быть каким-то местом, где все так ужасно, где людей сажают. В Москве и по всей России прошли митинги. Людей задерживают и сажают. Их задерживают жестоко. Я видела, их просто бьют. Могут сломать им руки, ноги. Там могут быть молодые и старые, любые. Но не может быть, чтобы в России это всегда продолжалось.

Ну был же у нас период, когда была надежда. Когда были такие люди, как ваш отец, и был какой-то более или менее либеральный Верховный Совет, были какие-то реформы. И даже реформы пенитенциарной системы и судебной. Ну что-то же было? И была гласность, и можно было писать все, что хочешь. Я всегда считала, что эмиграция - это не выход. У меня четверо детей и я очень не хотела, чтобы они уехали. Но иногда я сама думаю: "Господи, ну пусть они уедут, пусть они поживут в нормальных странах".

А потом я думаю, ну как же так? Если они уедут, а кто останется? Если вообще все думающие люди, благородные люди уедут? Понимаете? Это на самом деле очень страшно, но мы никогда не знаем, что будет. Но мне очень хочется верить в то, что Россия, действительно, будет другой страной. И я уверена, что так будет. Но только мы не знаем сроков. В этом большая проблема.

Полная версия интервью: