Традиционная конкуренция двух летних фестивалей, Баройтского и Зальбургского, в этом году смягчена жанровым разнообразием. В Байройте – "большая опера", в Зальцбурге – не менее габаритная драма, "Преступление и наказание" по роману Федора Достоевского.

Драматическую квинтэссенцию из русского классика выдавливала Андреа Брет (Andrea Breth) – дама в немецкоязычном театре более чем известная. В 80-е и 90-е годы она сформировалась как звезда "левого" немецкого театра. Ставила Максима Горького, руководила некоторое время самой непримиримой из берлинских сцен – Шаубюне.

В прошлом году Брет поставила в Зальцбурге "Евгения Онегина" Чайковского с Даниэлем Баренбоймом (Daniel Barenboim) за пультом оркестра берлинской Линден-оперы. Ее Онегин оказался современным дэнди, холодным и наглым, Ольга и Татьяна – под стать ему. В этом году выбор режиссера и авторов Зальцбургского фестиваля пал на Достоевского.

Опознать Раскольникова

Сцена затемнена, лишь в глубине мерцает бледный, еле видный голубоватый экран. Два главных действующих лица драмы – Раскольников и Соня – стоят на авансцене. Раскольникова несложно опознать по топору, который он прячет за пазуху своего тулупа. Соню – по белому платью святой грешницы. "Веруешь ли ты в Бога?" - раздается откуда-то сверху громоподобный бас. "Верую". "И в воскресенье Лазаря?" - "Верую". В глубине темной сцены намечается что-то вроде слабо светящегося туннеля.

Выход? Возможно. Но не ждите от этого спектакля, что он укажет к нему путь. Рассказом о воскресении Лазаря, которым почти все (сегодня уже многочисленные) постановщики "Преступления и наказания" любят завершать свои спектакли, Андреа Брет начинает постановку. И этой сценой она как будто дает каждому зрителю в руки небольшую светящуюся лампу, с которой предстоит пройти сквозь три следующих, абсолютно темных часа спектакля.

Темных в прямом и переносном смысле слова: темна душа Раскольникова, темна жизнь этих людей, с различными оттенками темного и очень темного работает гениальная сценография Эриха Вондера (Erich Wonder). Нарастающая мрачность – не просто атмосфера, но центральный стилевой прием этой постановки.

Достоевский не осуждает - вот в чем скандал

"Тварь ли я дрожащая или право имею?" Имеет ли человек выдающийся, личность незаурядная, право на преступление? Положительный ответ на этот вопрос обеспечил головокружительную карьеру одному небезызвестному философу по имени Ницше и в известном смысле предопределил ход европейской истории в следующем после написания романа веке.

Впрочем, не только Гитлер, но и Цезарь, и Наполеон, были по структуре своей личности все теми же "раскольниковыми" – то есть преступниками. То есть людьми, которые считали кровопролитие допустимым, если речь идет о великой цели.
Роман Достоевского – "штудия" этого психотипа, точная, как хороший учебник по психологии, полагает Андреа Брет: "Радикальность Достоевского состоит в том, что он не морализаторствует. Это делает всю ситуацию гораздо более сложной. Речь идет не только о моральном конфликте. Достоевский не осуждает Раскольникова напрямую – вот в чем скандал. Его Раскольников – приверженец великой идеи, он утверждает: "Я знаю, как сделать мир лучше. Но это стоит крови".

Темно. Темнее. Овации

Взяв за основу "самое знаменитое преступление в истории европейской литературы", Андреа Брет дополнительно "заостряет" центральную фигуру Раскольникова, превращая остальных действующих лиц роману (Соню, Лизавету, Порфирия Петровича) в его ловких ассистентов. Для того чтобы превратить роман в сценическую драму, режиссеру пришлось изрядно повоевать с текстом, и результат несет на себе следы этой борьбы. Некоторые сцены провисают, пассажи и целые сцены проговариваются актерами в никуда или вовсе звучат из просцениума. Темнота сгущается, искупления не наступает. Раскольников в прочтении Брет не вступает на путь искупления через страдание. Он остается мрачным сизифом, безнадежно катящим свой камень по крутому склону.
Публика встретила эту постановку – первую премьеру зальцбургского сезона – продолжительными овациями.

Новый перевод Достоевского вызвал всплеск интереса

Свое исконное название в немецком переводе знаменитый роман Достоевского обрел сравнительно недавно. Лишь в позапрошлом году вышел новый перевод романа на немецкий язык, переименовавший его из высокопарного Schuld und Sühne ("Вина и возмездие"), в сухое и, разумеется, единственно верное Verbrechen und Strafe. Новый перевод стал поводом для нового всплеска интереса к Достоевскому в Германии и, в частности, в немецком театре.

Переводчик Светлана Гайер дала новую жизнь текстам русского классика. О необходимости нового перевода Светлана Михайловна рассуждает в интервью для Deutsche Welle. Ссылку на звуковой файл можно найти на этой странице ниже.

Карстен Фишер, Анастасия Рахманова