Уже в восьмой раз в рамках Бетховенского фестиваля Deutsche Welle проводит так называемый "Оркестровый кампус": на одну неделю в Бонн приезжает молодежный оркестр из одной из стран, не относящихся к центрально-европейскому культурному пространству. Так, на берегах Рейна уже гостили молодые музыканты из Грузии и Украины, Южной Африки и Египта, Польши и Китая.

На сей раз приехали россияне: студенты Санкт-Петербургской государственной консерватории. Под управлением ректора консерватории, скрипача и дирижера Сергея Стадлера, они исполнят Пасторальную симфонию Бетховена, фантазию "Франческа да Римини" Петра Ильича Чайковского, а также написанное по специальному заказу Deutsche Welle сочинение 28-летнего российского композитора Кузьмы Бодрова "Каприс для скрипки с оркестром".

Молодой композитор побеседовал с обозревателем Deutsche Welle.

Deutsche Welle: Кузьма, во-первых, я поздравляю вас с получением "композиторского приза" Deutsche Welle: эта награда хороша в первую очередь тем, что дает шанс "прозвучать" на одном из крупнейших музыкальных фестивалей Европы, Beethovenfest. По заказу Deutsche Welle вы написали "Каприс" - сочинение, название которого звучит почти ностальгически.

Кузьма Бодров: В нем действительно есть доля ностальгии: ведь я начинал свою музыкальную карьеру как скрипач. Каприс - это, прежде всего, виртуозная пьеса, написанная на определенный вид техники. Все знают знаменитые "Каприсы Паганини".

Но ваше сочинение - это не просто "виртуозный номер"?

- Ни в коем случае. Это - форма для выражения определенной идеи, эмоции.

- В чем заключается эта центральная идея?

- Музыкальная форма произведения основана на принципе свободного развертывания. Первая интонация солиста (си бемоль, ля, соль диез) дает импульс для всего дальнейшего развития материала. Каждый раздел так или иначе отражает эту имитационную структуру, выстраивая, таким образом, последовательность вариационных блоков. Важное значение имеет ритм пропорций этих блоков, так как именно ритм пропорций создает "дыхание формы".

Примерно посередине сочинения блоки смещаются, оркестр "распадается" на отдельные инструменты, скрипка теряет свой солирующий характер. Затем из этого мнимого хаоса постепенно образуется гармоническая структура. Сперва каждая нота отдана отдельному инструменту. Затем из них, как пазл, складывается мелодия. В финале ее повторяет - снова солирующая - скрипка. Идея "совершает полный круг", "змея кусает себя за хвост". Но я не писал программной музыки, мое сочинение развивалось по собственным внутренним законам. Но мне кажется, что примерно также развивается и человеческая мысль.

- Вы знаете, Кузьма, мне только что выпала честь беседовать с немецким маэстро Куртом Мазуром. Он сказал примерно следующее: "слушатель, пришедший вечером на концерт, должен был купить билет, нарядно одеться, вовремя занять свое место в зале. Больше он ничего не "должен" - в частности, не должен ничего знать о композиторской и исполнительской кухне. Он ждет, что музыка будет говорить с ним на своем языке"…

- Я совершенно согласен с маэстро. Я хочу дать слушателям кусочек своего сердца.

- Об эмоциях трудно, конечно, говорить словами. Но давайте еще раз обратимся к, так сказать, формальной стороне вашего сочинения: вы задаете в начале некую гармонию, которая затем обращается в хаос, а затем снова "выстраивается". Хаос, переходящий в порядок: идея, скажем так, не новая.

- Согласен. Но композитор сам по себе не инициатор, не изобретатель. Он лишь тот человек, который чутко воспринимает объективную действительность, которая существует помимо человека. А что касается "нового" или "не нового"… Существуют определенные природные законы, которые были и будут всегда. Могу сказать, что сознательно я не предпринимаю попыток, во что бы то ни было создать оригинальную форму. Я доверяюсь собственному чутью, интуиции.

- Кузьма, вы и ваше поколение - поколение двадцатилетних - почти не пострадали от той вынужденной изоляции, в которой находилась российская (или тогда советская) музыка на протяжении десятилетий. Вы знаете, что и как пишут ваши западные коллеги. Как вы себя чувствуете в этой системе координат?

- Я стараюсь не комплексовать. Надо просто не сворачивать со своего пути, если ты уверен в нем. Не предавать себя самого и не слушать тех, кто говорит тебе, что то, что ты пишешь, "недостаточно авангардно". Сегодня не имеет смысла писать "как Лахенман" - также, как не имеет смысла писать "как Чайковский". Так хорошо все равно не получится. В России, к сожалению, немало людей, которые забуксовали в семидесятых годах и пытаются оживить уже мертвое тело авангарда - как стиля прошедших десятилетий. Между тем, именно в России есть немало замечательных музыкантов, которые вообще не прошли сквозь горнило авангарда европейского образца, и, тем не менее, обладают собственным, индивидуальным стилем. Без них русская культура бы обеднела.

- Вы говорите "русская культура", "русская музыка": что такое "русская музыка" сегодня?

- Русская музыка - это ощущение времени и пространства вокруг себя. Сегодня национальное выражается лишь на неком метафизическом уровне. Национальных школ как таковых не существует. Как немецкой музыке - от Бетховена до Лахенмана - свойственно бесконечное совершенство формы, так для русской музыки характерна обостренная эмоциональность и потребность в философских обобщениях.

- Ваше сочинение звучит в концерте между "Пасторальной" симфонией Бетховена и "Франческой да Римини" Чайковского. Что означают для вас такие "соседи"?

- Чайковский для меня самый любимый и близкий. Ну, а Бетховен, так или иначе, учитель номер один для любого композитора. Там "все есть": все законы развития музыкального материала, законы логики, все законы формы и экспериментирования с формой. Но в его случае - как и в случае Баха или Моцарта - национальность как таковая, мне кажется, не имеет значения.

- То есть, Бетховен мог бы быть и русским композитором?

- Конечно. И он все равно оставался бы Бетховеном.

- А в чем состоит специфика "русского Бетховена" - я имею в виду особенности интерпретации?

- Я об этом задумался, посещая концерты Бетховенского фестиваля. В России другая традиция интерпретации Бетховена. Она в хорошем смысле слова "толстая", как говорят музыканты: "большим звуком", большими фразами. Более земная и ощутимая. Для русской традиции характерно и более глубокое философское проникновение. И это, конечно, очень сильная черта.

Анастасия Рахманова