В интервью DW российский писатель, публицист, представитель московского концептуализма Лев Рубинштейн рассказал о поддержке Надежды Савченко, механизме сопротивления власти и о том, считает ли он себя диссидентом.

DW: Вы выступаете в поддержку Надежды Савченко, раньше защищали Pussy Riot и "болотников". Насколько тяжело публично говорить о поддержке тех, кого считают "национальными предателями"?

Лев Рубинштейн: Да, поддерживаю, как могу, и для меня здесь нет вопросов. Понимаете, я вырос в СССР, и меня мнение власти никогда, мягко говоря, не интересовало. Как и их мое мнение, кстати говоря. Тут всегда было обоюдное согласие. Поэтому что значит тяжело? Я об этом совершенно не думаю, так как считаю это долгом.

- Получали ли вы угрозы, и если да, то от кого?

- Прямые - пока нет. Есть, конечно, комментарии разного рода в "Фейсбуке", но я к ним серьезно не отношусь.

- Вы говорили, что во время Советского Союза вы ощущали себя меньшинством. Можно ли также сказать о сегодняшнем дне?

- Да, я думаю, что каждый человек, который выбрал путь творчества и критического анализа, всегда будет находиться в меньшинстве. Это не новость, вообще говоря. Скажу неполиткорректную вещь, но умных всегда меньше, чем неумных. Это никому не обидно, это, так сказать, закон. Мне всегда нравилось примыкать к умным.

- Изменилось ли меньшинство со времен Советского Союза?

- Тогда оно было в большей степени капсулировано, окуклено. Сейчас больше возможностей говорить для большей аудитории, например, в интернете. В те годы все, что говорилось, было исключительно в своем кругу. В наше время меньшинство количественно больше, но оно все равно то же самое меньшинство.

- Как писательская деятельность помогала и помогает вам сопротивляться?

- Она не помогает сопротивляться, она и есть механизм сопротивления. Я не умею быть революционером. Мне кажется, что единственное, что я умею, - это писать. Скажем так, у меня это лучше всего получается.

Времена, в которые я вырос, были, как сказала Ахматова, вегетарианскими. Сейчас не тоталитарный режим, а всего лишь авторитарный. В годы СССР сама принадлежность к андеграунду означала жест сопротивления художественному и культурному мейнстриму. Сейчас от граждан требует не поддержки, а неучастия в политике. Ходите на дискотеки, в клубы, только не лезьте в наши дела! Особенно в наши кошельки не лезьте, не пытайтесь узнать номера наших счетов. И форма сопротивления носит другой характер, может быть, даже художественно более жесткий.

Вообще я никогда не стеснялся говорить. В начале 90-х у меня был единственный в моей жизни соблазн отождествить себя с государством, то есть сказать без кавычек "мое государство". До и после всегда существовала дистанция. В начале 90-х мне нравилось ходить голосовать, это было сильное внутреннее ощущение, а сейчас мне просто все равно.

- Что произошло? Из-за чего возникла дистанция?

- Когда началась первая чеченская война, пошло насилие, и та власть, которую я поддерживал, пошла на поводу у силовиков. С этого момента началось отчуждение. А с нулевых годов, когда ушел Ельцин, дистанция стала неимоверно большая.

- Что должно сейчас произойти для того, чтобы дистанция между вами и государством стала меньше?

- На сегодняшний день я не представляю, что может произойти. Мне кажется, что в нынешней ситуации переломить ситуацию мирным путем необычайно трудно.

- Считается, что большая литература рождается как раз в условиях несвободы. Значит, нынешнее время - благо для литературы?

- Я не согласен с этим тезисом. Во-первых, есть разные уровни несвободы. Принято считать, что в России расцвет культуры был при Николае I, когда свободы было немного, но зато были Пушкин, Гоголь, Лермонтов. Но вспомним их судьбы. Этот древний мазохистический русский взгляд.

- Считаете ли вы себя диссидентом?

- Не хотелось бы. Мне ближе понятие нонконформиста, я сознательно дистанцируюсь от мейнстрима. Диссиденты жили и творили с осознанием того, что их могут посадить или выслать. Я многих знал и поддерживал, но выбрал другой путь.

- Какая угроза сегодня существует для нонконформистов?

- Если власть захочет ввести тотальный полицейский режим, а он и так уже достаточно полицейский, то они могут начать массовые репрессии. Но я в это не верю. Они действуют хаотически и, надо сказать, панически. Если вы наблюдаете за тем, что происходит, то можно заметить, что у них нет уверенности в своей силе. Вот сидит циклоп в темноте и пытается поймать кого-то, иногда попадает, иногда мимо. Я думаю, что они там в ужасе и панике, потому что во время Советского Союза была идеология. Она была поганая, но она была, и они ею занимались непрерывно. Это была целая армия идеологов. Сейчас у нас нет идеологии. Президент сказал, что наша национальная идея - это патриотизм. Но что это за идеология? "Крым наш"? Это блатная идеология.

Нашу идеологию никто не может сформулировать, потому ее нет. "Схвати и беги" - вот их идеология, которая не выдерживает никого вопроса, она соскакивает в мифологическое сознание. Вы спросите: "А что вы подразумеваете под словом "родина"? А в ответ человек лишь искренне закипит злобой.