Поэтесса, прозаик, эссеист Линор Горалик, лауреат нескольких литературных премий, постоянный автор журнала "Новое литературное обозрение", проекта "Сноб" и газеты "Ведомости", отвечает на вопросы корреспондента Deutsche Welle Элины Ибрагимовой.

DW: "Поэт в России больше чем поэт", - эта сакраментальная фраза., возможно, была справедлива для прежних времен, когда стихи читали и слушали очень и очень многие. А сегодня... Для кого пишет поэт сегодня?

- Я могу сказать, как это устроено у меня, потому что за других отвечать невозможно. У меня в голове есть что-то вроде концентрических кругов. В самом центре – совсем немного конкретных близких людей, коллег, с которыми постоянно идет внутренний разговор. А шире - еще одна группа, какое-то неопределимое, субъективное "мы". Сейчас вокруг подобного "мы" ломаются бесконечные копья, и это понятно. Для меня это "мы" тоже небольшое, от силы пятьдесят условно социально-близких людей. Каждый раз, когда я обнаруживаю, что мой текст интересует кого-то за пределами этого "мы", я испытываю очень странное чувство. Я знаю коллег, которые умеют думать о читателях за пределами своего "мы" и восхищаюсь ими, но сама так не умею.

- Про интеллигенцию принято говорить, что она сильно оторвана от народа...

- Мне кажется, ошибочна сама постановка вопроса. Во-первых, "интеллигенция" - более сложное, динамичное и трудноуловимое понятие, чем "поэт". Но важнее другое: мне трудно представить себе, почему поэты должны быть близки к кому бы то ни было или далеки от кого бы то ни было. Такой подход кажется мне наследием эпохи, когда царила уверенность, что поэт - это некий обслуживающий общество механизм, и общество может требовать от него выполнения его обязанностей. Поэт - частное лицо, делающий частное дело. От него нельзя ничего требовать, можно только быть ему благодарным.

- И, тем не менее, требуют - от литературы, от интеллигенции... Причем, не только власть. Согласно социологическим опросам, значительная часть россиян сейчас вовсе не против введения цензуры.

- Требование цензуры - это разговор о перекладывании ответственности. Каждый раз, когда люди хотят, чтобы кто-нибудь другой решал, какой контент будет попадать в их поле зрения, чтобы кто-нибудь другой ограничивал их от того, то может их потревожить, они отдают власти патерналистскую функцию вместо того, чтобы брать на себя тяжелый труд бытования в разносторонней, живой культуре. Это труд - выбирать то, что тебя интересует, и (что еще важнее) спорить с тем, что тебе кажется неправильным, неприятным и недопустимым.

Вторая же проблема, уже другого плана, кажется мне гораздо более важной: в большинстве случаев цензурирования того или иного явления культуры требуют те, кто с ним не знаком ("мы Пастернака не читали, но осуждаем"). Требуют просто потому, что это принято в их социальной группе, которой, в свою очередь, манипулируют ее лидеры. И вот эта ситуация кажется мне самой страшной.

- Как вы оцениваете сегодняшнюю культурную политику, политику в области литературы в России? Все-таки Россия - традиционно литературоцентричная страна...

- Когда мы говорим, что Россия - литературоцентричная страна, мы тоже говорим, как мне кажется, о некоторой ушедшей эпохе, которая существовала, судя по всему, только в воображении отдельных небольших групп. Мир, в принципе, перестал быть текстоцентричным вообще, а не только литературоцентричным, и Россия - вместе с ним. В центре сегодняшней культуры стоит картинка, визуальная информация. Ровно поэтому, я полагаю, нынешняя власть не слишком-то пытается задействовать поэтов в своих делах. И слава богу. Нет смысла ставить их в строй, если их маршировка все равно никому не заметна. Все силы культурной политики бросаются на создание телевизионной картинки и редкие патриотические блокбастеры. Это успешная ставка со стороны тех, кто стоит у власти: их целевая аудитория в первую очередь смотрит телевизор.

Если говорить об институционной поддержке - от преподавательских мест до грантов, - которая очень помогает поэтам жить, то применительно к России подобные фантазии сейчас - чистая маниловщина. При власти, выстраивающей абсолютно иерархическую систему культурных институций и при этом разрушающей экономику, ничего подобного иметь места не может. Частные инициативы задушены или душатся у нас на глазах, и мы, кажется, должны попрощаться с мыслью, что адекватную культуру будут поддерживать: дай бог, чтобы ей хотя бы существовать давали.

Другое направление разговора о будущем поэзии и вообще культуры – разговор о культурных механизмах. Здесь важно повторить: культуру создают частные лица, и дай бог, чтобы при нынешней обстановке у них вообще были на это силы, в какой бы стране они ни выбрали жить... А мы понимаем, сколько представителей культурного слоя сейчас уезжает и какую огромную травму культуре это наносит. Мало того: хорошо бы еще удалось не растерять сами творческие механизмы, которые очень быстро погибают в лишенной воздуха среде. Например, мы разучиваемся думать определенными форматами или жанрами, если для их бытования и развития нет возможности. Скажем, в России убит (разогнан, посажен) уличный акционизм, и эту потерю нельзя будет восстановить за один день даже тогда, когда нынешняя власть, наконец, себя пожрет. Мы разучиваемся думать определенными типами театральных проектов, потому что независимый театр сейчас еле жив, и его добивают. Если мы говорим о будущем, то больше всего хотелось бы, конечно, чтобы у тех, кто делает культуру в России, просто хватало на нее сил и чтобы в разреженном воздухе не погибло ее многообразие.