С 2013 года фотограф Максим Дондюк ведет, по его собственным словам, "визуальный дневник" того, что происходит на Украине. Он буквально жил на Майдане, был под обстрелом на передовой и снимал на востоке страны, сумев войти в доверие к сепаратистам. Фотографии Дондюка публикуют ведущие западные издания - Der Spiegel, Paris Match, Time, Stern и другие.

DW: Как получилось так, что ваши снимки стали публиковать крупные западные издания?

Максим Дондюк: Я был на Майдане вообще не как журналист, а как документалист. С помощью фотографии я вел своеобразный дневник происходящего, фиксировал историю страны. Я ни на кого не работал, журналы стали покупать мои фотографии постфактум. Я даже специально отказывался от их заказов - думал, это помешает мне снимать.

- Фотографу трудно быть объективным?

- Я против объективности вообще. У меня есть своя, субъективная точка зрения. Чтобы ее уравновесить, я стараюсь выслушать обе стороны, чтобы потом самому сделать выводы. Я снимаю для себя, при помощи фотографии пытаюсь понять, что происходит.

- Как вам удалось попасть на восток Украины?

- Я сделал себе московскую "ксиву" и всем говорил, что я корреспондент из Москвы, даже выговор исковеркал, насколько смог. Так, после Майдана я провел месяц в Крыму, а потом поехал на Донбасс. Я часто работал с двумя коллегами-москвичами. Когда у нас спрашивали паспорта, они показывали свои российские, а я говорил, что забыл - и это меня спасало.

- А где публиковались добытые таким образом снимки?

- Я тогда вел Instagram, в котором публиковал фотографии вообще без всяких комментариев – и нередко опровергал ими официальные новости украинского правительства. Например, министр обороны заявлял, что все блок-посты в Славянске зачищены. А я ехал и снимал, что это не так.

Таких случаев много было. И тогда многие украинские СМИ стали перепечатывать эти фотографии и прямо указывать мою фамилию, типа, "наш собкор Максим Дондюк передает с востока Украины". А меня ж сепаратисты чуть ли не за друга держали. Я звонил в редакции и говорил: что вы делаете, это же мне жизни может стоить! А они отвечали: нам плевать, нам нужен материал.

- Пребывание на востоке Украины не изменило вашу личную позицию?

- Нет, я остался на стороне Майдана. Но я хотел узнать, что происходит в противоположном лагере. Еще во время предыдущих своих проектов я научился тому, что любую тему нужно освещать с двух сторон. И я взял себе за правило: прежде чем убеждать в чем-то других, я должен убедиться в этом сам.

- Вы были с украинским батальоном на передовой. Какие снимки привезли оттуда?

- Я поехал туда, потому что журналистам не показывали реальной армии, только красивые блок-посты. А я попал к настоящим военным, которые, грязные и немытые, сидели неделями в окопах. Пошел с подразделением в разведку боем, нас взяли в окружение, мы две недели провели под артобстрелом. Оказалось, что чем ближе ты к войне, тем сложнее сделать хорошую фотографию.

Ведь как только ты поднимешь голову, тебя убьют. Так что я там мало снимал, а в конце вообще камера сломалась. После этой поездки я не верю фотографиям, на которых стреляют: понимаю, что этот выстрел делался просто куда-то в поле, а не в противника. Понятно, что герой стреляет для фотографа, как актер для зрителя.

- Хороший кадр стоит того, чтобы ставить на кон жизнь?

- На войне ты не решаешь, стоит или не стоит. Ты там вообще ситуацию не контролируешь. Тебя могут не убить на линии фронта, а могут убить там, где вроде бы безопасно. Перед тем, как ехать на войну, нужно хорошо подумать.

- А вы ради чего поехали?

- Ради жизненного опыта. На Майдане я реализовался творчески. А война - это, наверно, чтобы понять романы Хемингуэя. Я себя абсолютно не считаю военным фотографом. Возможно, кто-то снимает войну лучше.

- Чисто по-человечески вам не было страшно?

- Конечно, было. Страх меня только и спасал. Все военные говорят, что когда перестает быть страшно, становится опасно.

- Война – это много крови и насилия. Где проходит ваша личная граница, что можно снимать, а что - нет?

- Если некому помочь, то я не буду снимать, как человек истекает кровью, я отложу фотоаппарат и достану бинт. А еще я сталкивался с такой ситуацией: лежит тело убитого. Приезжает автобус с фотографами из информационных агентств - и все начинают щелкать камерами, у кого лучше выйдет. Я в такой момент снимать не могу. Мне стыдно, что у меня фотоаппарат в руках.

А вообще есть одно известное правило: не навредить. Я категорически против фотожурналистики, которая во вред тем, на кого направлен объектив. У меня было много фотографий, которые я сделал, когда был с военными в окружении. Я их не публиковал, потому что те парни, что на них, попали в плен. И мне было по барабану, что какие-то журналы хотят напечатать эти кадры.

- Почему вы не считаете себя журналистом?

- В фотографии мне важна эстетическая сторона, и меня часто обвиняют в том, что мои работы слишком художественные и больше похожи на картины. Но даже если это кому-то не нравится - мне все равно. В фотографии, как в любом искусстве, есть два уровня. Первый для обычных людей: фотография отвечает на вопросы "что?", "где?", "когда?".

А есть второй уровень: когда включается ассоциативный ряд автора, и он видит что-то совсем другое. Тогда фотография выходит за рамки реальности и ее можно читать между строк. У меня есть одна фотография, которую очень любят французы. Они на нее смотрят и говорят: это не Майдан, это - Французская революция!