«Русская Германия», – так называется серия, которую выпускается в Москве и в которой при поддержке посольства ФРГ вышла книга «Марбург Бориса Пастернака» (составитель и автор примечаний – Елена Кудрявцева). Всего одно–единственное лето пробыл юный Пастернак в старинном немецком университетском городе, но это лето оставило в его судьбе неизгладимый след и сделало из него поэта.

Марбург – небольшой город, знаменитый своим средневековым замком и университетом, который был основан почти пятьсот лет назад. В этом университете в 1912 году слушал году лекции Борис Пастернак. Значение марбургского периода в его творчестве сестра Бориса Пастернака Жозефина охарактеризовала позже так: «Пребывание в Марбурге стало решающим для его будущего. Именно там он за одну ночь становится из искателя поэтом. Конечно, он писал что-то и прежде, но это были лишь разрозненные попытки».

Первые известные нам стихи Пастернака дотированы 1909–м годом. К тому времени он уже окончил гимназию и учился на философском отделении историко-филологического факультета Московского университета. Поэзия была тогда для Бориса Пастернака скорее развлечением, и он относился к своим стихотворным опытам не слишком серьёзно. Пастернак пережил тогда бурное увлечение музыкой, но в итоге пожертвовал ею ради философии, которую считал основополагающей наукой не только в постижении смысла цивилизации, но и в формировании каждой отдельной личности.

Но тем, как преподавали этот предмет, юный студент был явно не удовлетворен. Правда, описывая это время в Московском университете, Пастернак выделяет несколько молодых преподавателей (например, Густава Шпета), но о прочих замечал, что способ их преподавания превращал историю философии в «беллетристическую догматику», а психологию – в «пустяковину брошюрного пошиба».

О Марбургском университете Борис Пастернак впервые услышал в доме богатого чаеторговца Высоцкого, с дочерьми которого, Идой и Леной, он дружил. В Марбурге учился их кузен Дмитрий Гавронский. Среди его преподавателей особенно «гремели» тогда профессора Герман Коген и Пауль Наторп. Познакомившись с работами этих ученых–неокантианцев, Пастернак понял: он нашёл то, что искал. «Марбургское направление покоряло меня двумя особенностями, – писал он позже в автобиографической повести «Охранная грамота». –Во–первых, оно было самобытно, ... не разделяло ленивой рутины всевозможных «измов»… всегда невежественных и… боящихся пересмотра на вольном воздухе вековой культуры. (Здесь) философия вновь молодела и умнела до неузнаваемости, превращаясь из проблематической дисциплины в исконную дисциплину о проблемах, каковой ей и надлежит быть. Вторая особенность Марбургской школы… заключалась в ее разборчивом и взыскательном отношении к историческому наследству».

Пастернак мечтал поехать в Марбург, чтобы там серьёзно заняться наукой, но денег на это не было. Ему обещала помочь мать. Розалия Исидоровна, преподавательница музыки, сказала сыну, что подзаработает на уроках и сэкономит на хозяйственных расходах. Получив на руки сто марок и рекомендательное письмо к знакомому семьи Николаю Гартману, преподававшему в Марбурге, Борис Пастернак выехал в апреле 1912 года из Москвы в Германию. За неимением лучшего ему был отдан старый, но еще вполне добротный костюм отца. 25 апреля он стоял в Марбурге на выходе из вокзального туннеля. Вот как Пастернак описывает эту первую встречу с городом:

«Я стоял, заломя голову и задыхаясь. Надо мной высился головокружительный откос, на котором тремя ярусами стояли каменные макеты университета, ратуши и восьмисотлетнего замка. С десятого шага я перестал понимать, где нахожусь. Я вспомнил, что связь с остальным миром забыл в вагоне… Если бы это был только город! А то какая-то средневековая сказка!».

В таком же восторге Пастернак был от университета:

«Если бы тут были только профессора! А то иногда среди лекции приоткрывается грозовое готическое окно, напряжение сотни садов заполняет почерневший зал и оттуда с гор глядит вечная, великая Укоризна. Если бы тут были только профессора! А тут и Бог еще».

В письмах родителям, приведённых в книге «Марбург Бориса Пастернака», он рассказывает о том, как в актовом зале происходило торжественное зачисление новичков в студенты и как каждому из тысячи (и ему в том числе) ректор, подзывая к себе, пожимал руку. Так это было установлено ещё в 16-м веке.

В городе в своем первозданном виде сохранились дома, где жили Мартин Лютер и братья Гримм, учившиеся в Марбургском университете. А первым русским марбуржцем был Михайло Ломоносов.

Пастернак втягивался в учебу трудно, но потом дело пошло успешнее. Но тут в Марбург приехали сестры Высоцкие, Ида и Лена, которые, путешествуя по Германии, решили навестить своего московского друга. В Иду Высоцкую юный Пастернак в течение пяти лет был влюблен со всем пылом первого чувства. Сама Ида воспринимала их отношения далеко не столь серьезно. У избалованной вниманием дочки богатых родителей было предостаточно поклонников.

Необходимость объяснения назревала давно. Сестры Высоцкие пробыли в Марбурге несколько дней. Но решающий разговор состоялся лишь в день их отъезда. В «Охранной грамоте» его предложение и отказ Иды выйти за него замуж рассматриваются Пастернаком как переломный момент в его творческой биографии. «Тот удар – исток всего», – скажет он в стихотворении «Зимняя ночь», посвященном Иде Высоцкой. Это объяснение, проводы сестер в Берлин и одинокое возвращение обратно в Марбург составляют, возможно, самые яркие страницы «Охранной грамоты» и широко известны по знаменитому стихотворению Пастернака «Марбург»:

«Я вздрагивал. Я загорался и гас.

Я трясся. Я сделал сейчас предложенье, —

Но поздно, я сдрейфил, и вот мне — отказ.

Как жаль ее слез! Я святого блаженней».

Вначале Борис Пастернак пытался преодолеть свое душевное смятение усиленными занятиями. Он приготовил два ученых доклада и выступил с ними на заседании научного общества. Ему стали предрекать блестящее философское будущее. 11 июля Пастернак пишет своему московскому другу Александру Штиху: «Я читал второй реферат. И.Канта с разбором. Коген был прямо удивлен и просил меня к себе на дом. Я был страшно рад. Можешь себе представить, как я волновался перед всемиэтими докторами со всех концов мира, заполнившими семинар».

Но мы читаем дальше в том же письме: «Я написал в день реферата – почти бессознательно – за три часа до очной ставки перед корифеем чистого рационализма, пять стихотворений. Одно за другим запоем…»

Поэзия уже захватывала Пастернака целиком. Обычно считается, что именно объяснение с Идой Высоцкой стало здесь поворотным пунктом, но, судя по письмам, это не совсем так. От 17 июня (рокового дня) до 11 июля, когда Пастернак послал цитировавшееся письмо, прошло больше трёх недель. А окончательное решение распрощаться с философией было принято после 13 июля, после поездки в немецкий городок Бад Киссинген, где праздновался день рождения Иды Высоцкой. Об этой поездке лишь вскользь упоминается в «Охранной грамоте», где две встречи с Идой сведены в одну и объяснение, растянутое на несколько встреч, воспринимается как один разговор. Впрочем, не будем забывать, что «Охранная грамота» – художественное произведение, где ради цельности восприятия неизбежны подобные корреляции места и времени.

В оставшиеся летние дни Пастернак больше не посещал университет. Он совершал длительные прогулки по лесу, слушал органную музыку... Много гулял по городу, открывая для себя новый Марбург. «Ценность города была в его философской школе, но я в ней больше не нуждался, – пишет Пастернак. – Но у него объявилась другая… Красота Марбурга как живого воплощения многовековой истории, (его) природа и готика...»

На рассвете 4 августа Борис Пастернак уехал из Марбурга. «Прощай, философия, прощай, молодость, прощай, Германия!»… В 1923 году поэт вернётся сюда ненадолго, всего на два дня, чтобы снова встретиться с городом своей молодости. И до конца жизни будет вспоминать Марбург, который сделал из него поэта. Марбург тоже не забыл его.

«Прощай, философия!», – эти слова из «Охранной грамоты» рельефно читаются на бронзовой доске, расположенной на стене дома № 15 по Гиссельбергской улице, где Борис Пастернак прожил три летних месяца 1912–го года. Есть в городе и улица, носящая его имя.

Владимир Анзикеев

Шпионские дружбы

В течение сорока лет Маркус Вольф возглавлял внешнюю разведку ГДР. Он вышел в отставку в середине восьмидесятых годов в звании генерал–полковника. Главный восточногерманский шпион мог похвастаться очень большими успехами, которым порою завидовали и «старшие братья» из советского КГБ. Чуть ли не во всех ведущих министерствах и политических партиях Западной Германии, в её разведке и контрразведке, в фирмах, выпускающих военную продукцию, и научных учреждениях сидели агенты «штази». Один из глубоко законспирированных «бойцов невидимого фронта» – Гюнтер Гийом – сумел даже занять пост личного референта канцлера ФРГ Вилли Брандта. Правда, особой пользы это ГДР всё равно не принесло: в 89–ом году страна развалилась буквально за несколько месяцев. Маркус Вольф попробовал было играть роль борца за демократию и реформы, но на одном из митингов земляки так его освистали, что он больше не осмелился выступать на публике. Дважды после объединения Германии он представал перед судом, дважды его приговаривали (один раз за шпионаж, другой – за организацию похищения) к разным срокам, и оба приговора были отменены судами высшей инстанции.

Своим прошлым Вольф гордится – и не скрывает этого. В изложении фактов, а тем более в моральных оценках деятельности «штази», бывший заместитель министра госбезопасности ГДР куда более скромен. Например, один из тех, о ком он рассказывает в своей новой книге, которая называется «Друзья не умирают», – его московский однокашник Алик, работающий в СМЕРШе. Название расшифровывается как «Смерть шпионам». Так называлась во время войны военная контрразведка НКВД. Боролась она не столько с действительными фашистскими шпионами, сколько со своими солдатами, выходившими из окружения или побывавшими в плену. Сотрудники СМЕРШа беспощадно расстреливали и отправляли в лагеря всех, кто осмеливался критиковать Сталина (посадили за это, например, судьба боевого офицера Александра Солженицына). И что же читаем мы у Вольфа об Алике? «Судьба такая у него была». Не повезло, мол, парню, что попал в СМЕРШ. Рецензент газеты «Зюддойче цайтунг» пишет на это: «Типичное передёргивание: палач предстаёт жертвой».

Такая характеристика в той или иной мере подходит почти для всех девяти портретов, нарисованных в книге Маркуса Вольфа. Он оправдывает всех и вся (и, прежде всего, разумеется, себя самого). Правда, герои книги – очень разные люди: американец, завербованный советскими чекистами, французский инженер, депутат и старейшина западногерманского парламента, работавший на «штази», друзья московской юности (отец Вольфа, известный немецкий драматург и коммунист, эмигрировал в СССР из нацистской Германии)… Но всем автор раздаёт комплименты. Казалось бы, это совершенно естественно: речь всё же идёт о его друзьях. Однако порою комплименты Вольфа – весьма сомнительного свойства. Он пишет, например, об Иоанне Ольбрих, которая работала в штаб–квартире одной из ведущих политических партий ФРГ и в различных правительственных учреждениях и в течение многих лет поставляла гэдээровской разведке информацию из Бонна и Брюсселя. Под именем Сони Люнебург её направили в середине шестидесятых годов в ФРГ. Четверть века бывшая школьная учительница и фанатичная коммунистка жила двойной жизнью. После объединения страны, в 91–ом году, её судили, но дали всего два с половиной года, да и тех Ольбрих не отсидела. Впрочем, не в этом дело. Её бывший шеф Маркус Вольф со слезой в голосе рассказывает о том, как Ольбрих, которой сейчас под восемьдесят, до сих пор не изменила своих убеждений и очень предана ему и его семье. Временами она ухаживает за кошкой супругов Вольф. Не знаю, как вам, а мне лично после этого стало просто жалко бывшую героиню невидимого фронта.