Байройт стартовал вовремя и успешно. На торжественное открытие со всех концов Германии дисциплинированно подтянулись завсегдатаи, главная среди которых – канцлер Германии Ангела Меркель (Angela Merkel).

Ее байройтские наряды всегда активно обсуждаются бульварной прессой, а на этот раз был не самый симпатичный дополнительный повод посплетничать: капроновые носочки под вечерним платьем…

О высоком

Несмотря на традиционные бурные овации, приходится констатировать, что Байройтскому фестивалю и в этом году не удался тот блеск, которого избалованные вагнерианцы ожидают от каждой новой постановки на Зеленом холме. Отчасти это можно объяснить скандальной ситуацией, сложившейся из-за внезапного отъезда исполнителя центральной партии Евгения Никитина, отчасти – общей концептуальной слабостью прочтения Яна Филиппа Глогера (Jan Philipp Gloger).

В интервью DW перед премьерой режиссер премьерного "Голландца" говорил о необходимости "переводить" образы Вагнера на язык современности, причем по сути, а не по формальному признаку. К сожалению, язык современности от Глогера оказался довольно банальным.

Любовь на фабрике вентиляторов

После увертюры, которую зал имел редкое в наши времена удовольствие послушать при закрытом занавесе, публика увидела на сцене мерцающую неоновыми молниями абстрактную, но красивую конструкцию, уходящую в глубину. Корабль Даланда – утлая лодочка на авансцене, в которую еле помещались грузный капитан и один матрос. Оба предстали перед публикой в серых современных костюмах, несколько утрированно мешковато сидящих. Даланд был опознаваем как представитель "среднего бизнеса". Матрос – его суетливо услужливый, нечистоплотный ассистент.

Голландец – заменивший Никитина кореец Самуэль Юн – вышел на "сушу сцены" в сером пальто и с чемоданом на колесиках, то есть - в облике вечного скитальца современного мира, страдающего глобализацией. Пока Голландец пел о своем "проклятии", вокруг него суетились, как в хорошей гостинице, официанты, портье и горничные. Проститутка класса люкс, блондинка в неглиже и дежурной норковой шубе, пыталась развеять его грусть привычными методами, но - увы.

Не менее враждебен и мир Сенты. Дом Даланда оказался фабрикой по производству... вентиляторов. Разбитые на пары "пряхи-работницы" под знаменитую песню о прялке производили различные конвейерные операции: одни проверяли, хорошо ли вращаются лопасти вентилятора, другие сматывали кабель, третьи укладывали изделия в коробки.

Лишь Сента уклонялась от трудовой деятельности: одетая, в отличие от других девушек в их голубенько-серенькой спецодежде, в алое платье, она из бумажных коробок из-под вентиляторов построила подобие крепости, смастерила корабль-парусник и даже сотворила некую бумажную фигуру: это - ее Голландец. Во время своей баллады Сента выносит фигуру Голландца, забрызганную красной краской (типа кровью), на авансцену. А в это время появляется и он сам, во плоти. В апогее любовного единения Голландец открывает свой пресловутый чемодан, содержимое которого так поразило алчного Даланда. Вместе с Сентой он сжигает находящиеся там пачки долларовых купюр (не евро!).

В финальной сцене, где у Вагнера Сента, как известно, бросается со скалы, у Глогера она вонзает себе в живот ножницы. Вместе с ней с ней в судорогах корчится и Голландец. Убивая себя, Сента, наконец, дает и ему право на жизнь и на смерть. Сента и Голландец замирают в объятьях друг друга...

Но и это еще не конец. Мы имеем дело с поздней редакцией, где у Вагнера предусмотрена некая "музыка просветления". И что мы видим? Все ту же фабрику, только теперь здесь на конвейере производят и пакуют не вентиляторы, а... китчевые фигурки, изображающие Сенту в объятьях Голландца.

Полтора года ради банальности?

Работа Глогера - далеко не первая постановка, ищущая ключ к Вагнеру через социальную критику современности. Отправной точкой в подобных творениях режиссерской мысли неизменно служат рассуждения самого композитора о "человеке искусства", "человеке будущего", противостоящего все более материалистичному и рациональному миру.

Схема в целом работает. Но все-таки от режиссера, утверждающего, что на размышления о материале у него ушло полтора года, хотелось бы ожидать чего-то более креативного, нежели банальное противопоставление алого платья серым униформам.

Спонтанность Тилемана

Кристиан Тилеман (Christian Thielemann), дирижер и "серый кардинал" Байройта, перед спектаклем рассказывал, что "Летучий голландец" - крайне сложная опера для исполнения именно в байройтском театре, поскольку написана она была не для уникальной, но сложной акустики Фестшпильхауса. Надо отметить, у Тилемана получился необыкновенно легкий, прозрачный Вагнер. Но там, где дирижер пытался показать лихость якобы спонтанного музицирования, "руль" вырывался из его рук и пару раз возникала пресловутая каша.

Наверное, нельзя предъявлять слишком высоких требований к Самуэлю Юну, которого ввели в спектакль за три репетиции, но на фоне блестящего ансамбля солистов ему не удалось стать звездой премьерного вечера. Первую часть спектакля он явно берег силы для финала, а в финале, видимо, сдали нервы и он дал петуха на самом пафосном месте. Тем не менее, публика отблагодарила нового Голландца громовыми овациями, а он сам, растроганный, упал на колени на легендарные доски байройтской сцены…