Трудно сказать, кто из них более "истории ценен": Ростропович человек и общественный деятель или Ростропович-музыкант. Он сам, впрочем, безусловно, крепко выругался бы по поводу попытки подобного "разделения": музыка была для него не только средой обитания, но и его плотью и кровью. И ею, как и плотью и кровью, словами и мыслями, он реализовывал единый проект – проект своей жизни.

"Самый высокий труд…"

Мстислав Леопольдович - "Растроп", как его звали друзья и ученики, - с генами получил прививку интернационализма: его отец, виолончелист Леопольд Витольдович Ростропович, гордился небезопасной по тем временам смесью из полудюжины восточноевропейских кровей. Его сын Мстислав родился в Баку, и этот интернациональнейший из городов Ростропович до конца жизни считал своей родиной, хотя уже с 1931 года его семья жила в Москве.

Путь от преподавателя музыкального техникума Оренбурга до солиста Московской филармонии и победителя всех мыслимых музыкальных конкурсов Ростропович проделал с моцартовской легкостью. Но главной наградой для него стали не Госпремии и загранпоездки, а уважение и внимание со стороны выдающихся музыкантов его эпохи – Прокофьева и Шостаковича, Бриттена и Лютославского.

В Ростроповиче они видели не только исполнителя, но и соавтора их музыки. "Я не могу не восхищаться его широтой художественной, артистической, человеческой, - писал о своем друге Дмитрий Шостакович. – Я приравниваю труд Ростроповича к самому высокому труду выдающегося ученого, или собирателя, или поэта…".

Отвернувшаяся родина

Видя в жизни продолжение музыки, пусть и менее порою гармоничное, Ростропович и тут желал быть созидателем – не покорным исполнителем. И на этом поприще, как и в музыке, его ожидали встречи с выдающимися друзьями – Сахаровым, Солженицыным, Бёллем. Стоит ли удивляться, что во времена, когда "мыслить" означало "инако-мыслить", Мстислав Леопольдович недолго ходил в фаворитах властей.

К нехитрым репрессивным мерам Растроп относился с юмором: лишенный права играть в филармониях, он устраивал "шефские концерты". Порою они проходили в детских садах, и нянечки просили великого виолончелиста "играть потише", чтобы не разбудить детей.

Тяжким ударом стало для него изгнание с Родины в 1974 году. "Я начал медленно угасать, подходя к трагической развязке, - скажет он об этом времени. - Галина Вишневская в это время своей решительностью спасла меня". Брак знаменитого своей влюбчивостью Растропа и взбалмошной примадонны Большого театра на протяжении двух десятков лет был излюбленной темой московских сплетников. На поверку же он оказался честным и крепким союзом единомышленников.

…И восторженная заграница

Запад принял виолончелиста-диссидента с распростертыми объятьями. Шаг из московских кухонь в аристократические гостиные и виллы миллионеров Ростропович пережил столь же органично, как в свое время – перемещение из провинции в столицу. В кампании аристократов крови и банковских счетов он не считал нужным вести себя иначе, чем со старыми московскими знакомыми. Организацией свадьбы одной из своих дочерей с миллионером виолончелист командовал, по свидетельству очевидцев, с теми же интонациями, с которыми прежде руководил разгрузкой картошки, выращенной на дачном участке.

Он с легкостью обзаводился друзьями – и с такой же легкостью увлекал их на любые сумасбродства. Так, французского банкира Антуана Рибу он в 1989 году подбил на полет в Берлин, где как раз рухнула стена. Усевшись на добытый где-то стул, Растроп играл Баха на фоне руин тоталитаризма.

Гражданин мира

В новую жизнь новой России он бросился с головой, то выныривая на баррикадах возле Белого дома, то жертвуя средства на сооружение храма Христа Спасителя, то организуя музей Шостаковича, то бросаясь спасать Большой театр и всю русскую музыку. Он кипятился, ругался, делал скоропалительные заявления.

Некоторым из его проектов - например, центру оперного пения Галины Вишневской - была, однако, суждена долгая жизнь. И он по-прежнему не отделял жизни от музыки. Теперь, правда, все больше дирижировал, чем играл на виолончели.

Он был порою наивен, часто резок, никогда – нечестен. Он был гражданином мира, потому что никогда не чувствовал себя в нем изгоем. Его последний концерт должен был, кстати, состояться месяц назад в Кёльне – на берегах Рейна Мстислав Ростропович собирался играть Чайковского, по-прежнему считая музыку, по его собственному выражению, "наиболее прямой дорогой к Богу".