Германия была близка Марине Цветаевой как никакая другая страна, не считая, разумеется, России. Ее мать, концертирующая пианистка Мария Мейн была наполовину немкой. Именно она занималась воспитанием детей. Марина писала в своем дневнике: "От матери я унаследовала Музыку, Романтизм и Германию". Причем Романтизм (прописная буква тут цветаевская) поэтесса всегда очень тесно связывала с немецкой литературой: "Когда меня спрашивают, кто ваш любимый поэт, я захлебываюсь, потом сразу выбрасываю десяток германских имен…"

Она и стихи впервые начала писать не только на русском, но также на немецком и французском языках. И в ее дневниках, когда речь заходит, например, о Шварцвальде, где Марина вместе с родителями и сестрой впервые побывала еще подростком, то и дело встречаются немецкие слова и фразы. Позже, уже в 16-летнем возрасте, эпатируя чинную немецкую публику своим видом ("курю, стриженые волосы, пятивершковые каблуки"), Марина поражалась тому, что ей - такой - "давали быть", не осуждали, не делали замечаний. "Это страна свободы. Утверждаю!" - уверяла она себя и других.

Главная душа - германская

И даже когда началась Первая мировая война, когда русские и немцы начали убивать друг друга и когда, казалось, даже у Марины должны были бы открыться глаза на то, что не вся и не всякая Германия романтична, Цветаева продолжала "клясться в любви к Германии":

"Когда меня не душит злоба
На Кайзера взлетевший ус,
Когда в влюбленности до гроба
Тебе, Германия клянусь.

Нет ни волшебней, ни премудрей
Тебя, благоуханный край,
Где чешет золотые кудри
Над вечным Рейном Лореляй".

"Во мне много душ, - писала Цветаева в своем дневнике. - Но главная моя душа - германская". Этой, "главной", душе, она изменить не хотела. И не случайно первой остановкой в ее эмигрантской жизни стал Берлин. Остановкой, пожалуй, самой приятной (если это слово здесь вообще уместно) в тяжелых и несчастливых скитаниях на чужбине. Впрочем, на родине после возвращения было еще хуже.

Русский Берлин

Марина Цветаева приехала в Берлин из Москвы в середине мая 1922 года с 9-летней дочерью Ариадной. Ее муж Сергей Эфрон, белый офицер, эмигрировал раньше нее. Он учился в Праге и в июне 1923 года забрал Марину к себе. В эти 11 месяцев вместилось очень много. Цветаева сразу же, чуть ли не на следующий день после приезда, окунулась в кипящую литературную жизнь "русского Берлина". Илья Эренбург, снявший для нее комнату в пансионе Элизабет Шмидт (Elisabeth Schmidt) на улице Trautenaustraße, ввел Марину в круг влюбленных в литературу изгнанников.

Ее пансион (на старой открытке он - справа, в глубине, выделяется своим белым цветом), в котором часто селились русские эмигранты, в частности, Владимир Набоков в 1924-25 годах, располагался совсем рядом с Пражской площадью. Здесь в кафе Prager Diele (оно не сохранилось) собирались поэты, писатели, художники, издатели... Русских издательств, типографий, газет и журналов было тогда в Берлине великое множество. Еще до приезда Цветаевой в двух из них вышли два ее стихотворных сборника, на которые критика откликнулась восторженно.

Особенно восхищался новаторством и мощью цветаевской лирики Андрей Белый, с которым Марина часто встречалась в течение этих 11 месяцев. Она подружилась с Владиславом Ходасевичем, Марком Слонимом, тесно общалась с Ильей Эренбургом, к которому тогда относилась тепло... Огромной радостью стала для Цветаевой переписка с Борисом Пастернаком, который прислал ей в Берлин очень сердечное письмо и свою книгу "Сестра моя - жизнь", потрясшую Марину...

Дождь убаюкивает боль

Она много писала. В немецкой столице написано около 30 стихотворений, несколько переводов с немецкого, эпистолярная повесть "Флорентийские ночи", законченная уже позже, в Чехии. Эта повесть - отражение недолгого романа Марины Цветаевой с Абрамом Вишняком, владельцем эмигрантского издательства "Геликон", в котором впервые вышли, в частности, ее сборники "Разлука" и "Ремесло". Это - настоящий гимн любви, не менее впечатляющий, чем стихи Цветаевой. Роман окончился разрывом и разочарованием. И стихотвореньем "Берлину": "Дождь убаюкивает боль".

Погруженная в свое чувство и в литературную жизнь русской эмиграции, Цветаева, наверное, почти не замечала собственно Берлина. Один раз сходила в знаменитый гигантский универмаг KaDeWe, где купила прочные и грубые, почти мужские ботинки, о которых вспоминают многие мемуаристы. Одевалась Цветаева просто, ходила, в основном, в дешевых платьях. Что касается Берлина, то ее дочь Ариадна Эфрон писала о чистоте и порядке, о том, что немецкая столица благоухала "апельсинами, шоколадом, хорошим табаком" и выглядела "сытым, комфортабельным, самодовольным" городом.

Trautenaustraße, где жили Марина с дочерью, Ариадна описала как "чистую и безликую солнечную улицу с ранними неторопливыми прохожими". Сейчас на доме номер 9, в котором когда-то располагался пансион фрау Шмидт (и сегодня, кстати, тоже находится маленькая гостиница, правда, в другом крыле), установлена посвященная Цветаевой мемориальная доска на двух языках - русском и немецком, самых близких Марине.