Дневник Лены Мухиной - не первая книга о Ленинградской блокаде, которая выходит в Германии. Но, пожалуй, ни одна из них так не потрясла немцев, как этот дневник блокадной школьницы, который в России вышел в 2011 году под названием "Сохрани мою печальную историю". Перевела его на немецкий язык землячка Лены, 31-летняя писательница и журналистка Лена Горелик, переехавшая с родителями в Германию 20 лет назад. Сейчас она встречается с читателями в разных городах Германии и знакомит их с немецким текстом "Дневника Лены".

– Deutsche Welle: Если бы ты могла встретиться с Леной Мухиной и задать ей один-единственный вопрос, что бы ты у нее спросила?

– Лена Горелик: Спросила бы, почему она больше ничего не написала. У нее ведь был талант.

– Издать этот дневник в Германии – твоя инициатива?

– Нет, мне просто предложили его перевести. За право его напечатать соперничали несколько издательств. Мне позвонили и попросили высказать свое мнение. Только тогда я прочла дневник – и мне все очень понравилось.

– Как складывались твои взаимоотношения с этим текстом?

– Этот текст такой... Как сказать... Честный... Дневник написан простым, понятным языком. Помучиться пришлось с поиском аналогов всевозможных военных и исторических понятий, а также вещей, которые в советской жизни были, и которых нет здесь. Поэтому я переводила вместе с немецким  специалистом по российской истории.

– А были ли трудности перевода на эмоциональном уровне?

- Текст задел меня за живое, когда я читала его в первый раз. Но как только начинаешь переводить, подходишь к делу профессионально. Работаешь над передачей понятий, а не чувств. Чтобы быть хорошим переводчиком, нужно соблюдать дистанцию. Хирург ведь тоже сосредоточен на операции, а не просто жалеет своего пациента, лежащего перед ним на операционном столе.

– Что немцы знают о Ленинградской блокаде?

- Думаю, многие слышали о ней, но что именно происходило в Ленинграде в 1941-44 годах, знают разве что историки. Правда, в прошлом году вышел роман "Город" – "City of Thieves", действие которого разворачивается на фоне блокады.

– Какая реакция на "Дневник Лены" тебя особенно удивила?

– Один рецензент возмущался, что никто не пишет о том, как во время войны жилось немецким детям. Другой недоумевал, почему в тексте везде "Ленинград", когда город уже давно переименован в Санкт-Петербург. Но в основном, реакция адекватная и положительная, так как это важная часть истории. Главное, что эта тема уже привлекла внимание журналистов.

– Авторы рецензий в немецких СМИ, как и издатель, сравнивают дневник Лены Мухиной с дневником Анны Франк. Ты согласна с этим сопоставлением?

– Этот вопрос мне задают в каждом интервью. Похоже, он волнует многих. Разумеется, с исторической точки зрения блокаду нельзя сравнить с Холокостом. Но этого никто и не делает. Сравнив Лену с Анной, издатель имел в виду общность жанра и литературного подхода. Авторы дневников – девочки примерно одного возраста, которые порой видят мир наивно, но при этом проще и честнее, чем взрослые. Обе описывают исключительные обстоятельства, которые меняют их жизнь. И именно это дает основания для проведения параллелей.

- Об Анне Франк в Германии знают все...

- Разумеется. Ее дневник входит в школьную программу. Но на то, чтобы Анну Франк узнали все, ушли годы просветительской деятельности.

– Встречи с читателями дневника проходят успешно, и люди идут послушать выдержки из книги, которые ты читаешь. Как они реагируют на этот текст?

– Обычно, когда я читаю свои собственные произведения на более легкие темы, атмосфера в зале расслабленная, все аплодируют. А после чтения вслух дневника Лены Мухиной в зале повисает тишина. Люди на некоторое время буквально лишаются дара речи. Я читаю фрагменты в хронологической последовательности, чтобы слушатель мог постепенно пройти все испытания вместе с Леной и разделить ее чувства, подростковые переживания, надежду, страх, горе.

– И на что реагируют сильнее всего?

– На самые драматические моменты: когда родные Лены умирают, когда из-за голода семье приходится съесть кошку. А после спрашивают, что немцы пытались добиться этой блокадой, что стало с Леной, как обнаружили этот дневник. 

– А какие вопросы задают журналисты?

– Какие ощущения я как ленинградка испытывала, переводя дневник, и что я слышала о блокаде от близких. Я многое знаю о блокаде. Мои бабушка и отец ее пережили. Папа был тогда маленьким мальчиком: он родился в 1940 году. Я слышала много рассказов о голоде, причем, у нас в семье к этой теме возвращаются постоянно. Например, мои близкие категорически не выносят, когда кто-то не доедает то, что лежит у него на тарелке, или выбрасывает продукты питания.

- Считают ли себя немцы, которые приходят на эти литературные чтения, причастными к тому, что происходило в Ленинграде в годы войны?

- В целом в Германии тема Второй мировой войны обсуждается интенсивней, чем в других странах, включая и самый сложный аспект - аспект вины. Труднее всего выдержать это школьникам. Российский подход к восприятию Второй мировой войны сильно отличается. Картина истории, которую представляли в нашей школе в Питере, была очень однобокой. Холокост не упоминался вообще, Вторую мировую войну называли исключительно "Великой Отечественной". Героическое преподнесение, принятое в СССР и России, представляется мне не совсем объективным.

– Ты - эмигрантка, чье детство прошло в СССР и России, еврейка, большую часть жизни прожила в Германии... Вступают ли разные личностные "компоненты" в противоречие друг с другом?

– Я действительно состою из всех этих "частей", и все они важны. Но я не веду внутренние монологи, в которых мой российский голос говорит "уууу, злые немцы", еврейский голос ему вторит, а немецкий голос с ними спорит. Изложение, толкование и критический разбор исторических вопросов я воспринимаю не как "русская", "еврейка" или "немка". Для меня вопроса идентичности не существует, потому что у меня не три разных части, а смесь.

– Позволяет ли это быть более объективной?

– Наверное, да. Я могу понять русских лучше, чем немцы, а немцев – лучше, чем другие русские.