DW: Евгений Яковлевич, вы назвали свое эссе об эволюции образа немецкого солдата в советском и российском кино "Враг как двойник". Почему?

Евгений Марголит: Занимаясь историей советского игрового кино с начала 1920-х до конца 1930-х годов, я обнаружил, что Германии посвящено более полусотни фильмов. Даже Америка была оставлена далеко позади. Непосредственно название эссе связано со знаменитым фильмом Фридриха Эрмлера "Обломок империи" 1929 года: там есть сцена, где герой сталкивается на поле боя с немецким солдатом и вдруг застывает, потому что оказывается, что у немецкого солдата то же самое лицо.

Германия для советского сознания в этот период - страна, готовая повторить путь России в противостоянии миру капитала. Можете представить себе, какой был шок, когда эта модель столкнулась с исторической реальностью и разлетелась вдребезги!

- Выставка, в электронном каталоге которой опубликовано ваше эссе, называется "Россия и Германия: от конфронтации к сотрудничеству". Некоторые злые языки, правда, склонны добавлять: "…и обратно к конфронтации". Возможно ли провести параллели с эволюцией образа "немца в военной форме": от монстра в советском кино военного периода к "умному врагу", даже к сочуствующему - и обратно, к немцу как олицетворению зла, как в "Сталинграде" или "Утомленных солнцем-2"?

- Вся история военной темы в советском кино строится на столкновении двух точек зрения: официозной, воспевающей силу государственной машины, и противостоящего ей взгляда субъективного, взгляда конкретного, человечного человека. Ведь опыт, который принесли с фронта участники войны – это опыт ценности каждой человеческой жизни. И этот опыт противостоял обеим системам, в том числе и советской системе с ее коллективизмом. Именно поэтому ( чтобы этот опыт задавить) уже в конце 1940-х годов появляется новый художественно-документальный жанр, в котором выполнено, например, "Падение Берлина", "Сталинградская битва", "Третий удар".

В них война представляется как столкновение двух государственных машин. Наша машина совершеннее, потому что во главе злых сил стоит таящийся в бункере кривляка-петрушка Гитлер, а во главе наших сил стоит мудрый, монументальный, спокойный и несуетливый товарищ Сталин, в финале весь в белом спускающийся с небес. И по его планам, по размеченной им карте происходит предусмотренная победа.

В конце 1950-х, в 1960-е годы, с "оттепелью", снова возвращается "самостоянье человека", выражаясь словами Пушкина. В семидесятые, брежневские года, - очередной откат к прославлению машины. Потом следует некое зависание в 80-ые и 90-ые, а в последние, уже нулевые и десятые постсоветские годы существуют параллельно две тенденции: государственного эпоса и "самостоянья", как в фильме "Франц и Полина" Михаила Сегала или "Милый Ханс, дорогой Петр" Александра Миндадзе.

Надо сказать, что в таких этапных картинах как "Баллада о солдате" или "Судьба человека" логика побеждающей человечности неизбежно выходила из контекста, в котором между понятиями "немец" и "враг" должен стоять знак равенства.

Есть замечательный фрагмент в фильме Алова и Наумова (Алов, заметим, фронтовик) "Мир входящему" 1961 года: герой фильма натыкается на мальчишку из гитлерюгенда, который дает автоматную очередь. И солдат, который сам уже жить не может, у него все внутри выжжено, не позволяет его уничтожить, а просто порет ремнем. Ведь это ребенок, которого следует наказать, но ни в коем случае не убивать.

- В 1970-е годы, эпоху холодной войны, этот "очеловечившийся враг" снова уступает место злодею - пусть порою и обаятельному, особенно если злодея играют Леонид Броневой или Юозас Будрайтис…

- Да, и не случайно тогда доминирует жанр фильма о разведчиках - как, например, "Щит и меч". Речь снова идет о столкновении профессионалов. Герой-разведчик, становящийся в 1970-е годы фактически центральной фигурой фильмов о войне, представляет собой винтик отлаженной машины. И противостоят ему такие же профессионалы: сильные, умные, а потому не лишенные обаяния. Есть тут, конечно, и момент эстетического любования мощью вражеской машины, всей этой атрибутикой "третьего рейха".

- А что мы видим сегодня? Условно говоря: "Милый Ханс, дорогой Петр" против "Сталинграда"?

- В современности я вижу мало радостного. В фильме Александра Миндадзе (а это крупнейшее кино-событие прошлого года) нет ожидания конфронтации, но есть куда более трагический сюжет: констатация беспомощности личности в противостоянии исторической стихии. Это противоположно тому опыту, который был вынесен фронтовым поколением.

"Сталинград" - это, прежде всего, технически качественно сделанное зрелище, которое, как "Звездные войны", смотрят в трехмерном варианте. Там уже непонятно, кто с кем воюет, просто сталкиваются две мощные силы: тут - рыцари-индивидуалисты из западноевропейского эпоса, там - герой русского былинно-коллективистского эпоса.

А "Утомленные солнцем-2" - попытка государственного эпоса. По сути, воспроизводится известная нам из кино брежневских времен мифология столкновения государственных двух машин и прославляется победоносность советской имперской машины. Причем тут важно, что заказ это не только государственный, но и социальный. Потому что и "Освобождение", и "Щит и меч", и тем более "Семнадцать мгновений весны" пользовались в свое время, к сожалению, куда большим успехом, чем "Обыкновенный фашизм" или "Мир входящему". У зрителя была и есть потребность в этом отходе, освобождении себя от груза личной ответственности.

История в официальном ее виде разделена сейчас в России неким наспех склеенным мифом, продуктом, который предложен на пробу. Но что такое история? Это постоянное накопление все новых и новых фактов, требующих обоснования, а вовсе не отказа от тех фактов, которые противоречат спущенной сверху концепции. Этот отказ и есть принципиально анти-историческое мышление. Мало того, что оно самоубийственно: оно убивает живую работу сознания. Даже если в ближайшем будущем такая модель утвердится, то в перспективе она естественно обречена. Это для меня совершенно очевидно.

Смотрите также: