- Приезжали немцы-солдаты, которые тут у нас, в Ольшанах были и знали, что у нас за лагерь. Мой отец там передал солдату тапочки, и он привез их нам. Так что сказать, чем кто нас обижал?

Это воспоминание бывшего ост-арбайтера привела Геленада Гринченко из Харьковского национального университета. Оно расходится с картиной советской историографии о зверствах немцев и издевательствах над угнанными на принудительный в Германию в годы Второй мировой войны. Почему бывшие подневольные работники с такой неохотой вспоминают подробности своего труда в фашистской Германии – об этом пойдет сегодня речь в программе «Суть дела».

Их будто бы и не было все время. Их существование старались не замечать, а, заметив, не подавали виду. Да и сами люди, которые некогда работали на немецких заводах и в семьях «бауэров», особенно не стремились попадать на страницы газет. В Советском Союзе не было даже устоявшегося определения, которым именовали людей, угнанных на подневольный труд в Германию в годы Второй мировой войны. Там, в Германии их называли ост-арбайтерами, т.е. работниками с востока.

Эти люди были рады окончанию сталинских времен, когда в каждом втором ост-арбайтере видели чуть ли не предателя, работавшего на фашистов в то время, когда вся страна ковала долгожданную победу. Потом их существование не сочеталось с образами ветеранов-победителей, как-то неприятно оттеняя их. Подневольные рабочие если и становились героями разговора, то этот разговор вели на две темы: принудительная мобилизация на работу в Германии и преступления немцев на оккупированной территории.

Но в девяностых к теме подневольных работников вернулись по нескольким причинам. Одной из них был пересмотр истории вообще и этой ее страницы в частности. Другой причиной стали выплаты жертвам фашизма, начатые правительством Германии. Выяснилось, что в странах СНГ и государствах Балтии не так уж и мало подневольных работников. Об этих людях заговорили и даже сделали попытку их услышать. Выяснилось, что настолько гладким и красивым, как у ветеранов войны, рассказ о своем прошлом у этих людей не получается. Почему? Да потому, что десятки лет не было, «государственного образца» построения таких воспоминаний. Тем не менее, в рассказах бывших подневольных работников официоз все же присутствует. Это подметила Гелинада Гринченко из Харьковского национального университета. Она была одним из авторов книги, в которой собраны три десятка интервью и письменных рассказов этих людей о жизни в изгнании.

– В устных воспоминаниях присутствуют политико-идеологические клише, очень характерные для разговора людей старшего поколения. Особенно когда они говорят о военных действиях. Но, что характерно для устных воспоминаний ост-арбайтеров, эти клише присутствуют в начале и в конце интервью: когда речь идет об оккупации немецкими войсками той или иной территории, и когда речь идет об освобождении. Когда же интервьюер описывает свое пребывание на принудительных работах, этих классических штампов советской эпохи нет. И видимо, это происходит потому, что тот опыт никогда не подвергался осмыслению в рамках исторических работ, не оброс теми общепризнанными клише и штампами, которые составляют риторику разговора о войне.

У ученых есть так называемая теория народной памяти. Согласно этой теории, человек сочиняет, конструирует свои воспоминания так, чтобы придать смысл своей прошлой и настоящей жизни. Конструирование воспоминаний идет таким образом, чтобы они вписывались в официально преподносимую историю всей страны. Однако память ост-арбайтеров отличалась от сконструированной общенародной памяти. Если следовать теории, в этом случае носители альтернативной памяти или замыкаются в себе, или организуют сообщества и группы себе подобных, что в советских условиях было невозможно.

В пост-советское время возник общественный интерес к судьбам и памяти ост-арбайтеров, но они сами оказались не готовы поделиться своими воспоминаниями. Это показал опыт Геленады Гринченко, которая опрашивала бывших ост-арбайтеров. Те с неохотой рассказывали о своем прошлом, будто чего-то боялись.

– Продолжающийся страх о невозможности интеграции собственного опыта в публичное пространство для ост-арбайтеров остается еще актуальным. Тем более, что устное интервью дается кому-то. А в лице, исследователя, проводящего интервью, происходит ассоциация с тем социальным институтом, который он представляет. Если я представляю университет, то тем более, за моей спиной ост-арбайтер видит государство, то сказать что-то на диктофон еще достаточно сложно. Результатом этой неуверенности становится либо уклонение от рассказа, либо искажение его, либо так называемая «наративная редукция». Речь идет о преуменьшении собственного участия в том или ином событии. И в первую очередь, это касается воспоминаний о насилии и разного рода унижениях. Бывшие ост-арбайтеры рассказывают не о себе, а о ком-то. Несколько раз я сталкивалась с тем, что, рассказывая о собственном опыте, он переносился на другого персонажа. Проще рассказать о ком-то, но некий отрицательный опыт донести таким образом.

В интервью, собранных Геленадой Гринченко, бывшие ост-арбайтеры рассказывают о не только и не столько о работе в неволе. О том, что их заставляли трудиться, сказано много официальной народной памятью. Исследователям было интересно узнать о том, о чем эта официальная память умолчала. И часто ответы были неожиданны. К примеру, ответы на вопрос, что же было самым сложным в жизни в изгнании.

– Рабский подневольный труд в их воспоминаниях менее важен, чем принудительная разлука с родными и близкими, чем принудительный вывоз, вынужденное изменение условий пребывания, совершенно иные социально-экономические и психологические условия, и, самое важное, вынужденная адаптация, более или менее успешная.

Государство рабочих и крестьян с гордостью провозглашало своим гражданам, что их труд – свободный, хотя о степени эксплуатации в царское и советское время еще можно поспорить. Угнанные с территории Советского Союза люди все равно несли на себе отметку советского строя с его коллективизмом. Этот коллективизм в условиях несвободы приобретал отрицательные черты.

– По приезду в Германию бывшие ост-арбайтеры столкнулись не столько с принуждением к труду, сколько, практически, с разрушением собственной идентичности. Вчерашние школьники, представители разных этнических групп, в Германии столкнулись с тем, что были вынуждены идти работать на завод, в услужение, либо с какой-то иной формой труда, которая совершенно противоречила тому опыту социализации, который они получили до момента вывоза на принудительные работы. Семейная атмосфера заменялась духом «здорового коллективизма» лагерей, бараков с их часто ненормативными, и сексуальными отношениями в том числе, с доносами, подозрительностью. И, тем не менее – это звучит во множестве интервью – с очень удивительной, пронзительной тоской по родине, которую не могли перекрыть никакие лишения, с которыми сталкивались ост-арбайтеры.

В своих интервью подневольные работники рассказывали не только о темных сторонах жизни под принуждением. Среди немцев им попадались и такие люди, о которых они вспоминают с добротой. Геленада Гринченко приводит воспоминания Василия Чернобаева.

- О доброте людей даже не знаю, что сказать. Если среди них отдельные – такие фашисты, что даже плюнуть тебе не хочет в морду. А есть такие, которые готовы все отдать. В общем, больше чем половина людей относилась к нам очень хорошо. Например, ко мне. Или я в рубашке родился? Я не слышал, чтобы меня кто-то громко заставлял: шнель-шнель, арбатен!

Естественно, не стоит переходить в другую крайность от советской историографии и пытаться идеализировать условия, в которых трудились подневольные работники. Однако факты, описанные в интервью, не всегда говорят о нещадной эксплуатации ост-арбайтеров. Некоторые из них были обычными помощниками в домашних хозяйствах, только что не получали зарплату. И эта атмосфера временами контрастировала с условиями работы в Советском Союзе, что вызывало удивление. Они звучат в воспоминаниях Василия Чернобаева.

- Работал я обыкновенно, в силу своих меры и сил. Не перегружался. Это не у нас: чем больше работаешь, тем больше погоняют. Я там проработал столько, но не слышал, чтобы кто-то сказал: экономьте электроэнергию! Лампочки горят и днем, и ночью, никто не орет, никто не ругается. Я удивлялся, честно говоря. То кусок хлеба кинут, то бутербродик, то окурок, то сигаретку. Хорошие люди, хорошие.

Согласитесь, что слышать о «хороших людях» от человека, которого угнали на подневольную работу – достаточно неожиданно. Понятно, что его отзыв о доброте немцев - это всего лишь оценка человека, видевшего на самом деле нечеловеческое отношение к вывезенным на работу в Германию. И в этом отзыве о хороших людях, скорее всего, звучит больше счастья, что судьба сложилась не так трагично, как у многих других ост-арбайтеров в годы войны.

Среди подневольных работников было много подростков и молодежи. В своих воспоминаниях они отмечали чуть ли не родительское отношение в ним со стороны взрослых. Геленада Гринченко приводит воспоминание Марии Гончаренко, которой на момент начала войны исполнилось только пятнадцать дет.

– Женщины, которые работали с нами, были в возрасте. Мы их мамами называли. Мастера были и мужчины, и женщины. Один был такой хромой, на фронт не годился. Чтобы кто обижал нас – такого не было. Письма писать разрешали. Даже приезжали немцы-солдаты, которые тут у нас, в Ольшанах были и знали, что у нас за лагерь. Мой отец там передал солдату тапочки, и он привез их нам. Так что сказать, чем кто нас обижал? Мы и письмо передали этим же солдатам. Он приехал из отпуска и рассказал отцу, где я, что детей ваших видели и знаем. На заводе, конечно, сложнее. А у хозяина что, он их (видимо, тех, кто живет там) пичкает тортами. Они их пекли каждый день. Я ходила к сестре, они меня угощали. Хозяева относились хорошо, сестра была у хорошей хозяйки.

Несмотря на лишения, подневольные работники оставались людьми, и ничто человеческое им не было чуждым. Мария Гончаренко рассказала составителям книги о буднях ост-арбайтеров про свою любовь в неволе.

– У меня был кавалер-француз. Он работал у хозяина, рядом с лагерем. Как только приехали, сразу выскочили на шоссе, нам разрешалось – лагерь в лесу был. А тут же село недалеко, Дорога обсажена фруктовыми деревьями. Шла с сестрой двоюродной. Сидят два парня. И сразу нас остановили. Пригласили нас садиться. Познакомились, и в меня влюбился этот француз. На каком языке общались? А на каком? Немые же понимают друг друга. Они были военнопленные, жили в том же лагере, работали у хозяина. Встречались не каждый день, это ж надо у лагерного просить разрешения. А так мы – через забор.

Воспоминания, представленные Геленадой Гринченко, вошли в сборник «Ост-арбайтеры Третьего Рейха: альтернативные репрезентации прошлого и новый исторический взгляд». Пережившие подневольный труд люди представляют другую сторону правды о войне. Осознать эту правду людям, привыкшим к одностороннему освещению событий трудно, но необходимо. Не зря говорят, что тот, кто знает только половину правды, не знает ее вообще.