Большой съезд немецкой театральной критики в осеннем Штутгарте: Франк Касторф (Frank Castorf), один из самых крупных и радикальных "старых мастеров" немецкого театра, за долгие годы во главе берлинской "Фольксбюне" перепахавший Достоевского и Булгакова, Сорокина и Лимонова, добрался до Андрея Платонова!

Фигура этого писателя, заслуженно считающегося в Германии непереводимым (сам-то Касторф свободно читает и неплохо говорит по-русски), овеяна легендами. Начитанный немец видит в Платонове не столько прозаика, сколько странного мистика от коммунизма. Знают и о его трагической судьбе (впрочем, скорее нормальной для той эпохи). Не более.

Но не подумайте чего плохого: например, что Франк "Мистер Хаос" Касторф решил познакомить кого-то с советским писателем. Материал Платонова, история "второго пришествия для буржуев" в отдельно взятом мифическом Чевенгуре (то есть история уничтожения населения целого города в целях борьбы с эксплуататорами), показался Касторфу подходящим для воплощения собственных идей.

Хаос против консенсуса

На как всегда у Касторфа захламленной сцене, в сени привычных видеопроекций и рушащихся бараков ("Есть ветхие опушки у старых провинциальных городов", начинает свой роман Платонов), блестящая труппа штутгартских актеров разыгрывает пятичасовую импровизацию на тему "до основанья, а затем".

Текст Платонова звучит в почти полном объеме в режиме непрекращающейся истерики, чередуясь со сценами совокуплений однополых и разнополых существ по поводу и без, "забавными" сценками убийств и самоубийств и сваленными в кучу цитатами из разных источников (в частности, из описаний пыток на Лубянке Всеволода Мейерхольда и отчаянных писем Платонова к Горькому, в которых затравленный гений умоляет позволить ему "быть советским писателем"). Кляча Пролетарская Сила предстает в образе балерины, отплясывающей под раннего Шостаковича. Кончается дело примерно часовой, невероятно затянутой сценой смерти всего ансамбля в кукурузном поле.

Гигантская ветряная мельница на сцене напоминает о том, что товарищ Копенкин - коммунистический Дон Кихот, Саша Дванов, альтер эго Платонова, - его Санчо Панса, а Пролетсила - недокормленный Росинант. Примерно половина публики покинула зал до конца спектакля, как это бывает и на берлинских премьерах Касторфа, проклиная "этих старых леваков".

Страдания оставшихся искупают редкие жемчужины вечера: например, сцена заседания реввоенсовета освобожденного от буржуев (то есть от всех жителей) Чевенгура. Ансамблю удается сыграть такую безраздельную религиозно-идеологическую одержимость, что иным критикам вспомнились молодые исламисты дня сегодняшнего.

Выдающийся визуальный образ - паровоз "Иосиф Сталин" на авансцене, увенчанный куполом и крестом, из-под которого периодически валит дым (на заглавной фотографии, сценография Александра Денича). Никакими словами Касторф не смог бы более точно выразить свое отношение к российской государственности.

Касторф как Дон Кихот немецкого театра

Франк Касторф поведал, что хотел сделать не просто "очередной провальный спектакль". "У меня сложилось впечатление, что в нашем театральном мире не осталось места для индивидуальной ярости. Жаль, что мы все ищем консенсус, а не диссонанс, общее, а не различия. То есть: мы не хотим ничего нового, ничего "третьего". Или хотя бы новой постановки вопроса", - рассказал режиссер.

Одновременно этот спектакль можно рассматривать как окончательное расставание левака Касторфа с так называемыми "светлыми идеалами" его же собственной молодости - тенденция, которая наметилась уже в 2008 году в спектакле "Fuck off, America" (по мотивам Эдуарда Лимонова) на сцене все той же "Фольксбюне". Тогда Касторф буквально растер в порошок "Эдичку" с его критикой буржуазнейшего из обществ. Теперь досталось Платонову - правда, более ласково. Но и более трагично.