Закрытое со всех сторон помещение, а в нем дверь, через которую проходят зрители, чтобы изучить артефакт как бы изнутри, со всем его содержимым. Такое пространство в себе, с особой аурой и атмосферой, в котором живопись, архитектура, музыка, текст, объекты из повседневной жизни и даже зритель с его эмоциональными реакциями, смехом и комментариями, становятся компонентами единого художественного целого, получило название "тотальной инсталляции".

Именно так называет свои масштабные проекты Илья Кабаков - классик "неофициального" советского искусства, самый известный московский концептуалист, самый дорогой из ныне живущих российских художников. В конце 80-х Илья Кабаков уехал на Запад, в командировку, как он сам говорит, да так там и остался. Западу понравилось, как Кабаков переводит советскую реальность на язык глобального искусства.

С тех пор его дом – в США, а он сам - там, где его искусство. Это может быть частная галерея в Нью-Йорке, выставочный зал в Кельне или парижский Центр Помпиду. С начала 90-х годов Илья и Эмилия, его супруга и соавтор, реализовали сотни выставок и участвовали в самых разных коллективных проектах, среди которых - биеннале в Венеции и "Документа" в Касселе.

В последнее время Кабаков активно выставляется и в Москве. В Россию Кабаков окончательно не вернулся. А вот в Германии, где впервые были реализованы многие его знаменитые инсталляции, он уже давно - свой человек. И поэтому нет ничего удивительного в том, что именно немцы сняли о нем документальный фильм.

Это не биография. Это попытка найти самого Кабакова в его тотальных инсталляциях. Удалось ли Керстин Штуттерхайм (Kerstin Stutterheim) и Нильсу Болбринкеру (Niels Bolbrinker) выпытать все тайны у знаменитого мистификатора, который по природе своей очень интровертный человек? Что ж, они это честно пытались сделать. Документальный фильм "Fliegen und Engel" ("Мухи и ангелы") выходит сегодня в кинопрокат Германии, и первые его кадры обещают интересное погружение в космос кабаковской антиутопии.

Тотальная инсталляция Кабакова есть пространственное существование текста. С иллюстрации этой истины начинается фильм. Текст написан в ажурном кружеве проводов гигантской антенны. Камера приближает его на расстояние, удобное для чтения. Ветер гудит в проводах. Из изогнутой в слова проволоки рождается смысл.

Вдоволь насладившись инсталляцией "Глядя вверх и читая слова" зритель жаждет новых крупных планов кабаковского искусства, но камера перемещается в суматоху улиц большого города, общим планом дороги, тротуары, автомобили, в стык, без плавных переходов, Нью-Йорк и Москва, земля и небо - вехи, очерчивающие географию художника и его мифологию.

А вот и он сам. Невысокого роста, седовласый, внимательно наблюдает за тем, как ассистент прилаживает кружку на зеленой доске.

Когда на театральной сцене условными штрихами обозначен вишневый сад, мы понимаем, что это - чеховская Россия. У Кабакова обычная алюминиевая кружка не просто напоминает о существовании советской страны, она создает иллюзию полного погружения в менталитет коллективного общежития. Тотальная инсталляция как машина времени.

"Кому принадлежит эта кружка?"

Какие катаклизмы в пространстве коммунальной квартиры может вызвать неубранная с общего стола кружка, большинству жителей и сегодняшней еще России объяснять не надо. Но фильм снят на Западе. А на Западе, как верно подмечает Кабаков: "На Западе нет опыта коммунальной жизни".

Фильм восполняет этот пробел долгими кадрами длинных коридоров, тесной кухни, шипящих кастрюль на плите, крытых клеенками холодильников и столов, на которых молчаливые толстые тетки рубят капусту.

Теперь и западному зрителю понятно, откуда взялись все эти странные кастрюльки, кружки, и сковородки на стенах кабаковской инсталляции. Живая коммуналка - символ советской России. Немецким документалистам повезло, что коммуналка еще не канула в лету. Первая иллюстрация к феномену тотальной инсталляции получилась удачной. Дальше будет сложнее.

Ведь Страна Советов исчезла не только с политической карты мира. Ее больше нет как образа жизни. Для того, чтобы найти соответствие кабаковскому ощущению "разрухи и унылого существования" в Советской России, немецкие документалисты отправились на улицы сегодняшней Москвы. И, разумеется, нашли там совершено не то, о чем рассказывают инсталляции Кабакова.

Но камера немецкого оператора упорно задерживается на реалиях новой России, поражаясь с типичной для иностранца избирательностью и красотам московского метрополитена, и толстым тетушкам в будках смотрителей. Российский быт - все еще экзотика для западного человека. Но когда камера застывает перед грудой свежего мяса, наваленного на прилавок мясного отдела большого магазина, зритель, знакомый с советской реальностью, понимает, что немецкий оператор в этот момент думает совсем не о Кабакове.

К счастью, он сам появится в фильме еще неоднократно. И расскажет о том, почему для него так важны мухи, мусор, белые пустоты и трехмерные пространства. Расскажет и Эмилия, его жена и соавтор, о Кабакове и искусстве тотальной инсталляции. Она говорит высокопарно. Он - иронично и просто. Это не тот жесткий и бескомпромиссный Кабаков, который называет "розовым гноем" гламурную московскую публику в интервью Екатерине Деготь.

Он более сдержан в фильме для западной публики. Но его все равно интересно слушать. И даже хочется, чтобы свой Кабаков был у каждого объекта современного искусства. Тогда бы уже никто не боялся идти на встречу с "прекрасным".

Автор: Элла Володина
Редактор: Дарья Брянцева