«Он был одинаково замечателен как юрист, как поэт, как музыкант, как живописец».

Эта эпитафия, высеченная на надгробном камне Гофмана, при всей своей справедливости не лишена горькой иронии, ибо главная трагедия этого писателя заключалась в том, что ему, гениальному художнику, одержимому искусством, приходилось служить судейским чиновником, чтобы заработать на хлеб насущный.

Эрнст Теодор Вильгельм Гофман (третье своё имя – Вильгельм – он позже заменил именем Амадей – из любви к музыке Моцарта) родился в 1776 году в Кёнигсберге в семье королевского адвоката. Детство Гофмана было далеко не безоблачным. Отец его был человеком крайне неуравновешенным и сильно пьющим, а мать – истеричкой, одержимой страстью к порядку. Родители развелись, когда Гофману было 4 года. Ребёнок остался при матери, которая никакой особой заботы о нём не проявляла. Таким образом, мальчик оказался в семье своего дяди, человека сухого, педантичного и довольно далёкого от искусства. В возрасте 6 лет Гофмана отдают в школу, где у него завязывается дружба с Теодором Готтлибом Гиппелем, продолжавшаяся всю жизнь. В 13 лет Гофман пишет своё первое музыкальное произведение.

Страстное увлечение музыкой, которое Гофман называл «наследственным недугом», и удивительные способности к рисованию, казалось, навсегда определили его призвание. Тем не менее, в 1792 году по окончании школы Гофман, в соответствии с семейной традицией, поступает на юридический факультет Кёнигбергского университета, хотя к юридической карьере у него никакого интереса не было.

«Ах, если бы я мог действовать согласно влечениям своей природы, я непременно стал бы композитором. Я убеждён, что в этой области я мог бы быть великим художником, а в области юриспруденции всегда останусь ничтожеством»,

писал Гофман в письме в 1795 году. Правда, параллельно с занятиями правом Гофман берёт уроки рисования и совершенствует свою игру на фортепьяно.

По окончании университета для Гофмана начинается долгий период странствий и мытарств. Сначала его направляют на должность юриста в Силезию, в захолустный город Глогау (ныне Глогув), где он остаётся 2 года. Затем его переводят в Берлин, где особое впечатление на него производит театральный мир. В это время проявляются незаурядные способности Гофмана как музыканта. Он превосходно играл на органе, фортепьяно, скрипке, он прекрасно пел и был хорошим дирижёром. Как композитор, однако, он всё-таки был не «новатором», а, скорее, подражал сочинениям Моцарта и Глюка.

В 1800 году Гофмана переводят в Позен (ныне Познань), где писатель впадает в глубокую депрессию. Он расторгает помолвку со своей берлинской невестой и женится на молодой польке. Этот брак оказался удачным: они оставались вместе до самой смерти Гофмана. А свою дочь они назвали Цецилией в память о знатной римлянке, ставшей христианской мученицей в 230 году и провозглашённой в 15 веке покровительницей музыки.

В 1802 году Гофман по случаю карнавала нарисовал карикатуры, которые были не слишком лестной характеристикой высшего общества города. Разразился скандал. Доброжелатели отправили рисунки в Берлин, и Гофмана в наказание перевели в захолустный Плоцк.

В Плоцке Гофман влачит нищенское существование, зато у него достаточно времени, чтобы рисовать, заниматься литературой и писать музыку. В конце концов, Гиппель, давний друг Гофмана, помог писателю получить кредит и должность в Варшаве (в то время Варшава входила в состав Прусского государства). В польской столице 28-летний Гофман активно включается в культурную жизнь города. В 1804 году он пишет зингшпиль «Весёлые музыканты», прошедший с успехом на сцене. В 1805 году участвует в основании Варшавского музыкального общества. В это же время он знакомится со своим будущим биографом Эдуардом Гитцигом, работавшим в Варшавском суде. В биографии, написанной в 1823 году, то есть через год после смерти писателя, Гитциг так описывает внешность Гофмана:

«Гофман был очень маленького роста, цвет его лица был желтоватым, волосы – тёмные, почти чёрные, глаза – серые, не выражавшие ничего особенного, когда он смотрел спокойно. Однако когда он ими посверкивал, что случалось довольно часто, они приобретали весьма хитрое выражение. Нос его был тонкий, с горбинкой. Рот плотно сжатый. Несмотря на свою подвижность, Гофман производил стабильное впечатление, поскольку для его роста у него были широкие грудь и плечи. В молодости он носил элегантные костюмы, но не бросался в глаза изысканностью своей одежды. Чему он придавал особое значение, так это своим бакенбардам, которые он тщательно зачёсывал к уголкам рта. Позже ему очень нравилась его униформа, в которой он выглядел, как французский или итальянский генерал».

В 1806 году (Гофману тогда было 30 лет) карьера его как юриста и художника неожиданно завершилась. Варшаву заняли французские войска под предводительством Наполеона. Они уволили всех прусских чиновников, отказавшихся присягнуть новому правительству. Среди уволенных был и Гофман. Теперь писателю, принципиально никогда не интересовавшемуся политикой, предстояли страшные годы: от нужды умирает его дочь, сам Гофман, уже в то время тяжело больной, остался без работы, а тем самым без каких-либо средств к существованию. Он перебирается в Берлин, но в разгромленной Наполеоном Пруссии юристы были не нужны. Гофман пытается продать свои рисунки, предлагает свои сочинения музыкальным издательствам, старается получить место в каком-нибудь театре, но всё безуспешно. Ко всему прочему, в это же время он подхватил сифилис.

В 1808 году Гофман принимает предложение занять место капельмейстера в Бамбергском театре. Но и здесь Гофмана ожидала неудача: из-за хаоса в театре и оркестре премьера провалилась, и писателю уже через несколько недель пришлось оставить свою должность. С этого времени он перебивается частными уроками музыки, подрабатывает в театре то музыкантом, то декоратором, то режиссёром, то дирижёром, но, тем не менее, очень бедствует и нередко голодает. В дневнике писателя есть такая запись:

«Продал старый сюртук, чтобы пообедать».

В Бамберге Гофман, желая познакомиться с психиатрией, посещает местную клинику для душевнобольных, что оказалась весьма полезным для его писательской работы в будущем. Поскольку жена Гофмана осталась после смерти дочери в Берлине, писатель, чтобы не чувствовать себя одиноким, предаётся разгульной жизни. Здесь же он пристрастился к алкоголю, без которого он не мог жить и позже.

Необходимость зарабатывать на жизнь заставила Гофмана обратиться к музыкальной критике. Он начинает сотрудничать с выходящей в Лейпциге «Всеобщей музыкальной газетой», в которой и была опубликована первая новелла Гофмана «Кавалер Глюк». Так, Гофман, сам того не подозревая, становится писателем.

«Кавалер Глюк» – это поэтический рассказ о музыке и музыканте. Герой новеллы, музыкант-виртуоз, берёт себе имя композитора Глюка, умершего в конце 18 века, обставляет свою комнату в стиле того времени, носит одежду, похожую на костюм Глюка. Таким образом, он создаёт для себя атмосферу, позволяющую ему забыть суету города, где много мнимых «ценителей музыки» и где никто не чувствует её по-настоящему и не понимает души музыканта. Для берлинских обывателей концерты и музыкальные вечера – лишь приятное времяпрепровождение, для гофманского героя – это богатая и напряжённая духовная жизнь. В Берлине герой испытывает чувство щемящего одиночества, поскольку он понимает, что невосприимчивость обывателей к музыке означает полное безразличие к человеческим чувствам вообще. Безвестный берлинский музыкант, называющий себя Глюком, сознаёт себя преемником великого композитора и тем самым он как бы становится живым воплощением бессмертия Глюка.

Новелла «Кавалер Глюк», позже включённая в сборник «Фантазии в манере Калло», как бы предваряет общий замысел книги: «свободная» личность художника противопоставляется филистерскому обществу потребителей искусства. Гофман показывает, что настоящее искусство и жизнь разделены непреодолимой пропастью, а истинный художник обречён в этом мире на трагическое одиночество.

Однако конфликт героя этой новеллы с обществом иллюзорен. Он разрешается возвращением музыканта в «страну грёз», в царство смерти. Реальным преемником кавалера Глюка является композитор и капельмейстер Иоганн Крейслер, любимый герой и альтер эго Гофмана.

Герои Гофмана – музыканты, поскольку немецкие романтики считали музыку «самым романтичным из всех искусств», ибо сфера его – «бесконечность».

«Музыка открывает человеку неведомое царство, мир, не имеющий ничего общего с внешним, чувственным миром, в котором он оставляет все свои определённые чувства, чтобы предаться несказанному томлению», -

писал Гофман. Как полагал писатель, люди его времени, сознавая непреодолимое противоречие между духовным и чувственным мирами, с помощью поэзии пытались слить эти миры воедино. Однако то, к чему поэзия лишь стремится, уже реализовано в музыке, потому что её материал, лишённый конкретного содержания звук, композитор претворяет в мелодии, «говорящие священным языком царства духа». Музыка увлекает человека в мир фантазии и неопределённых чувств, помогает ему уйти от ненавистной действительности, а тем самым и освобождает его от необходимости бороться с ней.

«Эти звуки, как благодатные духи, осенили меня, и каждый из них говорил: «Подними голову, угнетённый! Иди с нами! Иди с нами в далёкую страну, где скорбь не наносит кровавых ран, но грудь, точно в высшем восторге, наполняется невыразимым томлением!»

В 1813 году Гофман получает место музыкального директора в Лейпциге и Дрездене. Среди военного хаоса (французы заняли уже и Дрезден) он дирижирует, публикует музыкальные рецензии, пишет новеллы, в том числе свою знаменитую сказку «Золотой горшок». Но уже через год Гофман вновь оказывается без работы. Для писателя опять начинается период безденежья. Благодаря протекции своего приятеля Гиппеля в 1814 году Гофман в 38 лет возвращается на государственную службу. Он вновь переезжает в Берлин и за 8 лет (писатель умер в 1822 году) делает успешную карьеру в суде. Кстати, Гофман относился к своим служебным обязанностям с такой же добросовестностью, как и к своим занятиям искусством. Начальник Гофмана как-то заметил о нём:

«Предубеждение, что гениальный писатель не способен заниматься серьёзным делом, пожалуй, никто не опроверг так убедительно, как он сам».

Работа в суде, очевидно, не слишком обременяла Гофмана. В 1819 году он публикует первый том своего, пожалуй, самого необыкновенного сочинения – романа под довольно громоздким названием «Житейские воззрения Кота Мурра вкупе с фрагментами биографии капельмейстера Иоганнеса Крейслера, случайно уцелевшими в макулатурных листах». Необычность романа заключается уже в самой идее не просто поместить под одной обложкой два разных жизнеописания, но и демонстративно перемешать их. При этом в обоих жизнеописаниях речь идёт об одних и тех же проблемах гофмановского времени и поколения, но проблемы эти подаются в различных истолкованиях, как бы с двух точек зрения.

Примечательно, что героем романа является, собственно, вовсе не Крейслер. Фиктивный издатель сразу же предупреждает читателя, что предлагаемая книга – это исповедь учёного кота Мурра и что автор и герой – именно кот Мурр. Однако, сокрушённо поясняет далее издатель, при подготовке издания вышла незадача. Как выяснилось, автор (кот Мурр), излагая свои житейские воззрения, по ходу дела рвал на части первую попавшуюся ему в лапы книгу из хозяйской библиотеки, чтобы использовать выдранные страницы «частью для прокладки, частью для просушки». Этой разодранной книгой оказалось жизнеописание Крейслера, а наборщики по небрежности напечатали и эти страницы.

Жизнеописание гениального композитора как макулатурные листы в кошачьей биографии! Только Гофман со своей фантазией мог додуматься до того, чтобы придать самоиронии такую форму. На первый взгляд может показаться, что параллельность жизнеописаний отражает гофмановские представления о двоемирии: вот – мир художников-«энтузиастов» (Крейслер), а вот – мир филистеров-обывателей (Мурр). Однако, приглядевшись, замечаешь, что каждый из этих миров, в свою очередь, делится пополам на сферу «энтузиастов» и сферу филистеров. Таким образом, оба жизнеописания – это не параллельные линии, а параллельные зеркала, в результате чего воззрения Мурра становятся ироническим парафразом музыкальных страданий Крейслера.

В немецком романтизме не было художника более сложного и более противоречивого и вместе с тем более своеобразного и самобытного, чем Гофман. Вся необычная, на первый взгляд беспорядочная и странная поэтическая система Гофмана, с ее двойственностью и разорванностью содержания и формы, смешением фантастического и реального, веселого и трагического, со всем тем, что воспринималось многими как прихотливая игра, как своеволие автора, скрывает в себе глубокую внутреннюю связь с немецкой действительностью, с полной острых, мучительных противоречий и противоречивых мук внешней и духовной биографий самого писателя. В своей новелле «Дон Жуан» Гофман писал:

«Лишь поэт способен постичь поэта; лишь душе романтика доступно романтическое; лишь окрылённый поэзией дух, принявший посвящение посреди храма, способен постичь то, что изречено посвящённым в порыве вдохновения».