После вручения германо-российской премии имени Фрица Ламперта (Fritz-Lampert-Preis) Андрею Коршунову прошло уже больше месяца. Однако в Немецком онкологическом научно-исследовательском центре (DKFZ), где российский врач – один из ведущих специалистов, об этом событии с гордостью вспоминают и сегодня. Премия присуждается ежегодно Фондом помощи детям с онкологическими заболеваниями Transaid за научные исследования в области детской гематологии и онкологии. О буднях врача в Германии и особенностях работы в немецкой клинике Андрей Коршунов рассказал в интервью Deutsche Welle.

Deutsche Welle: На практике можно назвать сотрудничество России и Германии в сфере медицины интенсивным?

Андрей Коршунов: 1 июня в Москве был открыт федеральный научно-клинический Центр детской гематологии, онкологии и иммунологии при участии немецких ученых. Как сказал директор центра Александр Румянцев, первые шаги в детской онкологии Россия, будучи в составе СССР, делала под эгидой коллег из Германии. Эта традиция сохраняется до сих пор и в теоретических исследованиях. Многие врачи из России проходят специализацию в немецких клиниках, организуется обмен пациентами между двумя странами. И недаром немецкий ученый, детский онколог Фриц Ламперт учредил специальную премию для русско- и немецкоговорящих врачей.

- Сложно ли было добиться успеха в своей профессии в Германии?

- Я начал работу в 2002 году, но в Германию приехал, будучи главой одного из отделений российской клиники. Проблем с признанием документов у меня не возникло, так как я приехал по приглашению профессора Харальда цу Хаузена (Harald zu Hausen), который в 2008 году получил Нобелевскую премию. А вскоре меня пригласили на работу в DKFZ. Большинство же студентов и аспирантов, которые приезжают в Германию, выбирают научный путь, так как подтверждение медицинского диплома – процедура сложная.

- Медицинское образование в России и Германии поддается сравнению?

- Принципы схожи, так как старая российская медицинская школа формировалась на немецкой основе. Американская школа придерживается методов лечения по посиндромному принципу: там лечат не болезнь, а некий синдром. А европейская, в частности немецкая школа, исследует корни заболевания. Единственное, чем мне больше нравилось советское образование, - это то, что оно было строго регламентировано.

В Германии у студентов медицинских вузов больше свободы. Они переходят из одного университета в другой, занимаются какой-то научной работой. Может быть, это и полезно, но с моей точки зрения, лучше получить сначала базовое образование.

- А будни врача здесь выглядят иначе?

- Я приехал работать по специальности. В Германии я занимаюсь в основном консультативно-диагностической работой. Но с пациентами я непосредственно не общаюсь. В отличие от России в немецкой клинике общение пациентов с врачами строго регламентировано. С психологической точки зрения работать, конечно, комфортнее здесь. Ведь конкретную информацию мы получаем не от больных, а от своих коллег, не видя больного.

Оставшись в России, я бы никогда не осилил тот проект, за который мне вручили премию. В России у меня были административные, консультативные обязанности, ежедневно порядка 20 биопсий, которые нужно было анализировать. Очень сложно было на что-то серьезное выделить время. Здесь я не являюсь центральной фигурой, я работаю в команде.

- И вы были уверены, что, уехав из России, вам будет легче реализовать свой проект?

- Я не молодой человек, мне 50 лет. Но в определенный момент у меня возникло желание осуществлять свои проекты, а в Германии есть специалисты необходимого профиля. Я разослал письма в научные институты, и вскоре получил приглашение. С тех пор завязались тесные отношения с немецким онкологическим центром.

Мое образование, необходимое для реализации проектов, к сожалению, было возможно только в Германии, я получал его здесь, в отделе молекулярной биологии. В России меня никто не ограничивал в финансах, в моих научных направлениях, но специалистов-то таких у нас нет, их не готовят в университетах. Здесь работает команда биологов. Чтобы провести это исследование, в проект было вовлечено человек десять. Я генерирую идею, а дальше мы разрабатываем ее вместе. В России я работал в сугубо хирургической клинике, где теоретические вопросы были не так важны.

- Какое практическое значение имеют результаты ваших исследований?

- Опухоли мозга после лейкоза, - самое распространенное раковое заболевание среди детей. В Германии ежегодно им заболевают около 35 детей, а в России, по моим подсчетам, - порядка 100 детей. Мы разработали некий диагностический алгоритм. Мы анализируем генетические пробы и пытаемся разбить на группы абсолютно одинаковые опухоли. На мой взгляд, эти группы должны лечиться в разных режимах. Овладеть этим методом может в принципе любой патолог.

- А в миссию DKFZ вы верите? Из рака действительно можно сделать хроническое, а не смертельно опасное заболевание?

- Я думаю, что это произойдет быстрее, чем кажется: через 10-15 лет. Применение методов индивидуального профилирования опухоли становится менее дорогостоящим, появляется масса компаний, которые производят специальные системы. В 2002 году я начал заниматься этой темой по личным причинам: умер сын моего друга, страдавший опухолевым заболеванием, и я хотел узнать, с чем конкретно это было связано. Этот ребенок подвиг меня на то, чтобы углубленно изучать опухоли мозга.

Беседовала Марина Борисова
Редактор: Виктория Зарянка