Вагнер жив! В Новосибирске постановка "Тангейзера", буквально и почти букварно трактующая вагнеровскую идею о противостоянии эроса и чистой любви (пресловутых дионисийского и аполлонического начал) как противостояние язычества и христианства, привела к травле режиссера Кулябина и к отставке директора театра Мездрича. Возможно, некий музыковед в штатском рассказал митрополиту Тихону, потребовавшему снять "Тангейзера" с репертуара, о том, что данный композитор - вообще изрядный еретик, что правда. В таком случае, запрещать надо всего Вагнера, и лучше всего начать не с безобидного "Тангейзера", а именно с "Парсифаля", который, при всех своих "чудесах страстной пятницы" и прочей околомессианской мишуре, наиболее радикально выражает стремление композитора создать альтернативную христианству "религию искусства".

Испытание "Парсифалем"

В Берлине довольно бурно прошла и еще более бурно обсуждается постановка "Парсифаля", осуществленная на сцене "главного" из трех столичных оперных театров, Staatsoper, российским режиссером Дмитрием Черняковым, в России более не работающим, а также дирижером Даниэлем Баренбоймом (Daniel Barenboim), ансамблем Государственной оперы. В касте приглашенных звезд - незаменимый Рене Папе (Rene Pape) - Гурнеманц, байройтский Вотан Вольфганг Кох (Wolfgang Koch) - Амфортас, первая красавица среди вагнеровских певиц Аня Кампе (Anja Kampe) -Кундри. Последняя, правда, в день премьеры осталась без голоса и больше играла, чем пела. В партии Парсифаля впечатляюще дебютировал 30-летний Андреас Шагер (Andreas Schager). Видеть и слышать в партии юного героя молодого же певца было в высшей степени отрадно, такое происходит редко.

"Парсифаль" - это испытание. Для публики, отсиживающей шесть часов с двумя антрактами, для музыкантов-марафонцев, но в первую очередь - для постановщиков. Как известно, Вагнер (Richard Wagner) отказывался называть свое позднее творение оперой, но использовал сложное слово "Bühnenweihfestspiel", "торжественный сценический ритуал". Музыкальная метафизика оперы подогнана под акустические особенности Байройтского фестивального дома с его подземной оркестровой ямой и циркулирующими по залу массами звука. Композитор высказывал пожелание не ставить "Парсифаля" за пределами его байройтского святилища. Таким образом, любой "Парсифаль" за пределами Байройта - уже само по себе некоторое святотатство, что не делает задачу проще.

Постановка явно далась Чернякову нелегко, в интервью перед премьерой он смиренно указывал на чуждость культурного кода и отсутствие в России традиции прочтения "Парсифаля". "Мне пришлось работать в три раза интенсивнее, чем любому немецкому постановщику", - отметил он. Получилось следующее: замок Грааля (соответственно, кулиса первого и третьего действий) увиделись Дмитрию как романский храмовый октагон с нависающим над пространством бетонным потолком (отсыл к первой постановке "Парсифаля" в Байройте, когда Пауль Жуковский, сын поэта и фанат Вагнера, воссоздал на сцене Сиенский собор). В изрядно заброшенном уже храме обитает бомжеватое сообщество рыцарей Грааля. Они питаются кровью раненого вожака Амфортаса. Гурнеманц, походящий в своем френче на лагерного надсмотрщика, невольно вызывает у немецкого зрителя ассоциациативные представления с ГУЛагом.

Коварный искуситель Клингзор (Томас Томассон) неожиданно оказывается комическим персонажем типа завхоза, в тапочках и вязаном жилете. Трудно понять, когда и как этот недотепа произвел на свет такое количество "девушек-цветов", которые из эфемерных соблазнительниц превращаются у Чернякова в стеснительных подростков. Девочки из миманса водят хороводы, с чем сложно смириться. Священное копье - просто заостренная палка, которой Парсифаль банально убивает вставшего на его пути "завхоза" райских кущ.

Никаких чудес, никакого эроса. Режиссерские пробуксовки на протяжении предыдущих четырех часов компенсируют стремительно развивающиеся события финала: Парсифаль умиленно наблюдает за воссоединением любовной пары Амфортас-Кундри, после чего Гурнеманц, блюститель мужского братства, всаживает ведьме нож в спину. Бомжи-юродивые простирают руки к невидимому мессии. Все вместе резко идет вразрез с ликующим вагнеровским финалом.

На этом довольно тусклом фоне то и дело проблескивает пронзительный талант Чернякова видеть человеческую суть своих героев. Конечно, Кундри и Амфортас - несчастная и любящая пара. Как мы это не заметили раньше? Конечно, Парсифаль - "родом из детства". Но всего этого мало для этого сочинения. После "Бориса Годунова", по сути открывшего Дмитрия Чернякова западной публике десять лет назад, после грандиозной "Хованщины" и замечательных "Диалогов кармелиток" в Мюнхене, после провидческой "Царской невесты" в Берлине и эпохального "Китежа" в Амстердаме, от Чернякова, "специалиста по трансцендентальному", можно было ожидать большего.

Медленно, еще медленнее

72-летний Даниэль Баренбойм играет "Парсифаля" в рекордно замедленном темпе, как будто вступая в дискуссию со своим другом и учителем Пьером Булезом с его рекордно высокими темпами в той же партитуре. Булез объяснял свою динамику желанием "навести фокус" на чисто музыкальные идеи композитора, конфликт двухдольных и трехдольных ритмов, а также физическими возможностями духовиков. Баренбойм говорит о "необходимости противопоставить торжественные музыкальные и чисто нарративные фрагменты оперы". Его "Парсифаль" очень ясен, очень прозрачен, каждое слово партитуры тщательно "проговорено". Но результат лишен драйва и "не отрывается от земли".

Странно в виду всего выше изложенного было читать в блогах поклонников Дмитрия Чернякова, обильно съехавшихся на премьеру, о "неслыханном успехе" постановки. Справедливости ради, а не злорадства для, следует заметить, что публика премьеру, состоявшуюся 28 марта, изрядно "забукала" (досталось и дирижеру с оркестром, и режиссеру), а пресса отзывается о ней неоднозначно.

Успех в Берлине выглядит и звучит иначе. Однако всем очевидно, что при всей недоговоренности, а местами и неудачности этой постановки свой "кандидатский минимум" вагнеровского режиссера Черняков сдал, ему "есть, что сказать". Лучшие вагнеровский работы у Дмитрия Чернякова явно еще впереди. Ему явно пора в Байройт.