Светлану Алексиевич нет надобности представлять подробно. За нее говорят ее книги: "У войны не женское лицо", "Цинковые мальчики", "Чернобыльская молитва", "Последние свидетели", "Зачарованные смертью", "Время секонд хэнд"... Они переведены на десятки языков, изданы миллионными тиражами... В 2015 году Светлана Алексиевич получила Нобелевскую премию по литературе. Сейчас она дома, в Беларуси, работает над новой книгой - и больше всего хочет, чтобы ей не мешали. Но передала Deutsche Welle этот текст, который скорее можно назвать не интервью, а монологом - в ответ на вопросы, которые в последние годы ей задавали много раз.  Например, такой: как изменилась ее жизнь после получения Нобелевской премии?

Светлана Алексиевич: Она почти не изменилась. И до получения Нобелевской премии мои книги публиковались более чем в 30 странах, я часто выступала, за что тоже платили небольшие гонорары. Я жила довольно скромно, но не бедно. И у меня никогда не было желания построить виллу на Лазурном берегу. Мне хорошо на моей даче под Минском. Но теперь я могу свободнее работать над новыми книгами.

А главное: моя жизнь не изменилась, потому что я сама не изменилась. Мне нравится за городом открыть утром окно в сад... зажечь свечу... посидеть на траве. Чем больше живешь, тем жизнь таинственнее. Я и книги стала еще медленнее писать из-за этого. Непросто стало со словами. Хочется точности. Слышу больше нюансов.

"Мое желание - очеловечить историю"

Подход Светланы Алексиевич к литературе порой вызывает споры не только общественно-политического, но и эстетического характера. В России приходится слышать и читать: мол, литература ли это вообще? Или "только" документ?

- Жанр, в котором я пишу, я называю "романом голосов". Я никогда не беру на себя право судить и осуждать. Я пытаюсь понять. И меня не интересует сухая, голая история факта, события. Я пишу историю чувств. Можно еще назвать это пропущенной историей. Что человек думал, понимал и запоминал во время события? Во что верил или не верил, какие у него были иллюзии, надежды, страхи? Я складываю мир своих книг из тысяч голосов, судеб, кусочков нашего быта и бытия.

Думаю, мы все в плену старого представления о литературе. Мы отказываем литературе в новых формах. Столько нового происходит в живописи, в музыке, а почему литература должна быть неподвижной? Что касается моих российских оппонентов, можно констатировать печальный факт: Россия боится впустить в себя мир. Жизнь ускоряется, события наслаиваются одно на другое, и конечно, литература ищет новые формы. У нас уже нет времени, как у Льва Толстого, сидеть и неторопливо писать свой роман. Я хочу рассказать о событии с сотен точек зрения, потому что у каждого своя правда. Иду к свидетелю... И рада, что моя Нобелевская премия как бы узаконила новое пространство литературы, что литература - это не только тот прежний консервативный канон, это и многое из того, что возникло в наше время, в новой жизни.

Я долго искала жанр, который бы отвечал тому, как я вижу мир, тому, как устроен мой глаз, мое ухо... И выбрала жанр человеческих голосов. Свои книги я высматриваю и выслушиваю на улицах. За окном. В них реальные люди рассказывают о главных событиях своего времени: о войне, развале социалистической империи, Чернобыле, а все вместе они оставляют в слове историю страны, общую историю. Старую и новейшую. И каждый - историю своей маленькой человеческой судьбы. Большую историю я вижу через маленькие истории, тогда остается не гул времени, а то, что мы можем понять, то, что нам интересно и по прошествии лет. Нам интересна человеческая жизнь, вот я всё и уменьшаю до человеческих размеров.

Любая история пропускает историю души, человеческие страсти остаются вне истории. Моя задача - извлечь их из темноты исчезновения. Я имею дело с двойной ложью: ложью тоталитаризма и с ложью истории как науки, которая вычищает человеческую жизнь до бесстрастных абзацев в учебнике истории. Мое желание - очеловечить историю.

В моих книгах звучит хор и всегда можно расслышать одинокий человеческий голос. Человек для меня существует одновременно в двух мирах - в конкретном времени и в космосе. Каждую книгу я пишу долго, пять-семь лет, записываю 500-700 человек - разного возраста, разных профессий,

Случалось, что после целого дня разговора оставалась только одна фраза. Но какая! "Я такая маленькая пошла на фронт, что за войну даже подросла".

"Нас изменить очень непросто"

Кроме человека, кроме его судьбы и его истории, что занимает Светлану Алексиевич больше всего?

- О чем я всегда думала больше всего? О свободе. В тюрьме, в лагере человек вообще думает больше всего о свободе, но это не значит, что он знает, что такое свобода. 

Мы жили в стране, где нас с детства учили умирать. Учили смерти. Нас не учили, что человек рождается для счастья, для любви, нам твердили, что человек существует, чтобы отдать себя, чтобы сгореть, чтобы пожертвовать собой. Учили любить человека с ружьем.

Мы выросли среди палачей и жертв. Пусть наши родители жили в страхе и не все нам рассказывали, а чаще ничего не рассказывали, но сам воздух нашей жизни был отравлен. Зло все время подглядывало за нами. Поэтому нас изменить очень непросто.

Я все время мучилась: почему страдания у нас не конвертируются в свободу? У нас же принято возвеличивать, начиная с Достоевского в том числе, магию страдания. Как один церковный деятель сказал: слава богу, кончились сытые годы, надо человеку пострадать. Но это уже вырождение идеи Достоевского. Я начинаю думать, что страдания, напротив, цементируют человеческую душу, она больше не может развиваться. Все-таки для развития человеку нужны счастливые, нормальные условия жизни.

Конечно, выросло новое поколение, у которого другая картина мира, но немало молодых людей опять читают Маркса и Ленина. В городах России открывают музеи Сталина, ставят ему памятники.  Я не думаю, что есть какие-то поколенческие противоречия, мы не такие уж разные. Да, молодые люди знают языки, хорошо владеют компьютером, у них нет уже таких идейных заморочек... А все равно мы пока еще в одном мире. Еще не знаем, кто мы и куда идем. У нас нет мировоззрения, нет конструкции ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Беларусь - это вообще музей прошлого. А в России? Одна Россия - у власти, другая - у тех, кто называет себя патриотами, третья - у коммунистов, четвертая - у либералов. Россия - всегда предчувствие, всегда проект, никогда до конца не осуществленный.

"Сейчас опять время силы"

В книге "Время секонд хэнд" есть рассказ, когда молодая девушка вспоминает, как ей не хотелось читать "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына, хотя учитель в школе и заставлял. Для нее это была толстая и скучная книга, все, что там написано, казалось очень далеким. И вдруг в Беларуси жестоко разгоняют демонстрацию на площади. Сотни людей сажают в тюрьму, и по всей стране начинаются аресты. Она потрясена: как быстро сталинская машина оживает и начинает работать! Люди боятся говорить, начинают доносить. Их никто не заставляет это делать - они сами вспомнили, что надо делать. Генетически вспомнили. Она уезжает в Россию, чтобы продолжать учиться, и там начинает участвовать в протестном движении... И с чем-то подобным начинает встречаться опять: те же разговоры, те же предательства, та же работа спецслужб. "Архипелаг ГУЛАГ" становится сегодняшней книгой.

Мы не впустили в себя мир, закрылись от него. Теперь всех пугаем, что русские - хорошие солдаты, за ценой не постоят, жизнь у нас дешевая. Знаем один способ, как заставить себя уважать: нас должны бояться.

Пришел Путин - и мир нас боится.

Каким образом так быстро Путин восстановил сталинскую машину? Опять ФСБ - бывшее КГБ - может ворваться в любой дом, конфисковать компьютер, засудить блогера за пост в поддержку Украины, по всей России ищут и судят якобы шпионов - ученых, учителей, военных. Люди запуганы, и что на самом деле происходит в обществе, что оно думает, неизвестно.

Беру на себя смелость сказать, что мы упустили свой шанс, который у нас был в 1990-е годы. На вопрос, какой должна быть страна - сильной или достойной, где людям хорошо жить, выбрали первый вариант: сильной. Сейчас опять время силы. Русские воюют с украинцами. С братьями. Российские самолеты  бомбят  Сирию…

Время надежды сменилось временем страха. Время повернуло вспять. Время секонд хэнд...

Смотрите также: