25 ноября в Екатеринбурге - городе, где начинал свою политическую карьеру Борис Ельцин, - откроется Ельцин-Центр. Его ядром станет музей, посвященный первому президенту России. Но как организация Президентский центр Бориса Ельцина, получающий гранты из федерального бюджета, существует уже с 2008 года. За это время он реализовал ряд самых разных проектов, посвященных эпохе 1990-х. В том числе запустил фотофлэшмоб "Мои 90-е", мгновенно ставший популярным в русском сегменте Facebook. О центре, Борисе Ельцине и 90-х DW поговорила с заместителем исполнительного директора Ельцин-Центра - журналисткой Людмилой Телень.

DW: На одной из презентаций Президентского центра Бориса Ельцина вы сказали, что цель его открытия - не представить приглаженный образ первого президента России и того времени в целом, а показать все так, как было. Но готово ли к этому российское общество?

Людмила Телень: Я думаю, что говорить о российском обществе в целом было бы неправильно, потому что нет средней температуры по больнице: в разных возрастных и социальных группах отношение к 90-м разное. И часть людей готова осмысливать и переосмысливать новейшую историю, а часть - совершенно нет и, может быть, будет готова очень не скоро.

Мне кажется, надо исходить из того, что этот процесс пора начинать. И в этом смысле создание музея Ельцина - очень хорошая точка для начала большой интеллектуальной, исследовательской, просветительской работы. Я уверена, что этот процесс не будет гладким, мы столкнемся и с неприятием нашего подхода к 90-м. Ведь до сих пор многие российские граждане склонны мифологизировать даже советскую историю, которая находится на значительно большей дистанции от сегодняшней действительности, чем эпоха Ельцина.

- В каком ключе представлены в музее события того времени? Каков баланс между существующими в обществе негативным и позитивным взглядами на события тех лет?

- Конечно, соблюсти баланс всегда трудно. Для меня лакмусовой бумажкой является зал, посвященный первой чеченской войне, который представляет ее как общую трагедию России и Чечни. Например, на стене с фотографиями, сделанными в то время, они представлены попарно: мать убитого чеченского солдата и мать убитого солдата федеральных войск. Чеченский ребенок в Грозном и русский ребенок во время взятия Буденновска. Такой подход дает понять главное: это было трагедией для всех. Он позволяет прочувствовать, что чеченская война - это не победа Кремля над Грозным, не торжество русского оружия, а громадная трагедия для страны и всех людей, которые были вовлечены в конфликт.

- Естественно, центральная фигура музея - это сам Борис Ельцин. На ваш взгляд, как в России за это время - с момента его президентства и до сегодняшнего дня - менялось восприятие его роли?

- Как это измерить? Я с большим скептицизмом отношусь к социологическим исследованиям в современной России, потому что они, как правило, носят заданный характер. Поэтому оценить, что на самом деле происходит в общественном сознании, очень трудно. Это в такой же степени относится к фигуре Горбачева, как и к фигуре Ельцина, несмотря на то, что в политической жизни они были оппонентами. Большинство людей не могут на близком историческом расстоянии адекватно оценивать лидеров, которые стоят во главе страны в переломные моменты и на чью долю выпадает тяжелая задача - проводить болезненные реформы.

- В интервью DW медиааналитик Василий Гатов, например, указал, что отношение к 90-м ухудшилось именно после смерти Ельцина. Вы это заметили?

- Я не уверена, что это действительно так. Но если так, то это связано с вполне понятным обстоятельством: в 2000-е годы люди материально стали жить значительно лучше. Произошел скачок - причем во многом как раз благодаря тем реформам, которые были проведены в 90-е. Плюс, конечно, высокие цены на нефть. На этом фоне кому-то могло показаться, что 90-е были несоизмеримо хуже 2000-х. Осмыслить же всерьез и 90-е, и нулевые еще предстоит.

- Для своей книги "Поколение Путина", которая вышла в 2004 году, вы брали интервью у Бориса Ельцина. Каким он показался вам при личном общении?

- С ним было легко говорить. Он умел слушать, не уходил от вопросов и не требовал их заранее. Практически не правил текст, когда я отправила его ему на визу - только какие-то мелочи. Не смотрел на часы - мы договаривались о 40 минутах или часе, а говорили два с половиной. Ни на один вопрос он не сказал: "Я не хочу на это отвечать". До этого я считала, что он прямолинейный человек, не очень склонный к глубоким размышлениям. А в разговоре оказалось, что он живой, рефлексирующий, думающий, способный к самоиронии, - это было для меня очень интересно.

- Один из проектов Ельцин Центра называется "90-е. Разрушение мифов". На ваш взгляд, какой миф, связанный с тем временем, сложнее всего, но и нужнее всего разрушить сегодня?

- Мне кажется, это миф о том, что демократия в России всегда приводит к падению уровня жизни, катаклизмам, трудностям, а авторитаризм, сильная рука, напротив, обеспечивает спокойствие и процветание. Я думаю, что это самый опасный и самый живучий миф в России.

- А какими были 90-е лично для вас?

- Я находилась как раз в той категории людей, которая совершенно отчетливо и явно выиграла от реформ - не от экономических, тут я точно не выиграла, а от политических. Для журналистов в профессиональном смысле это было очень счастливое время. Мы думали, что советская журналистика, которая на самом деле была пропагандой и агитацией, это навсегда. Оказалось - нет, судьба дала нам возможность почувствовать, что такое настоящая свободная профессиональная работа. И это было счастьем.