"La beleza no esta renida con la revolucion" ("Красота не противоречит революции") - эта сентенция Эрнесто Че Гевары служит эпитетом к произведению Ноно. Итальянского модерниста и убежденного сторонника коммунизма остро интересовало эстетическое измерение идеологии. Сегодня, утратив политический пафос, музыка обрела новое качество – и произвела сенсацию на Зальцбургском фестивале.

Таганка-Милан-Зальцбург

Член компартии Италии, композитор Луиджи Ноно (Luigi Nono) был в 1970-е годы частым гостем в Москве. С болезненной пристальностью всматривался он в ту стройплощадку, где, согласно утверждениям прорабов, возводилось здание идеологии, которую Ноно на протяжении всей жизни считал единственно верной и на службу которой стремился поставить свое искусство.

Ноно не нравилась большая часть того, что он видел. Искусство соцреализма он считал контрреволюционным. Глотком свежего воздуха стало для него знакомство с театром на Таганке и его художественным руководителем. Именно Юрия Любимова Ноно пригласил стать либреттистом своего сценического действия "Под жарким солнцем любви", премьера которого состоялась в 1975 году в миланской опере Ла Скала.

"Будет ли мое имя забыто?" – спрашивает одна из героинь оратории Луиджи Ноно "Al gran sole il carico d amore". Строчка Артюра Рембо – часть текстовой компиляции, составленной режиссером Юрием Любимовым из статей, речей, стихов и дневников Ленина, Маркса, Кастро, Рильке, Брехта и других героев разных эстетических и политических революций.

Лишенная действия как такового, но вовсе не лишенная внутреннего напряжения, оратория рассказывает о чувственной стороне революции. В центре повествования – судьбы пяти женщин, героинь литературы и реальности: соратницы Че Тани Бунке, "святой блудницы" Деолы Чезаре Павезе, французской анархистки Луизы Мишель, и двух "матерей" – "русской" и "итальянской". Первая - "Мать" Горького-Брехта, вторая – безымянная обитательница рабочего квартала Турина, охваченного массовыми стачками. Любовь, преданность, готовность к самопожертвованию – лишь эти вечные чувства извлекает Ноно в конечном итоге из "гор революционной руды".

Ревизия иллюзии

"Под жарким солнцем любви", тридцать с лишним лет спустя. Утопии, тревожившие умы в прошлом столетии, сегодня (вроде бы) заняли место на музейной полке. Именно из этого факта исходит постановщица зальцбургского спектакля Кэти Митчелл (Katie Mitchell).

Ее сценография создает иллюзию заброшенного музея, погребенного глубоко под землей. Зритель видит пыльные витрины, фрагменты старой хроники: Таня Бунке прячет микрофильм в пудреницу, Луза Мишель заряжает револьвер, Пелагея Власова варит картофельный суп… Фрагменты старых документальных фильмов проецируются на огромный экран. Лишь через несколько минут после начала спектакля зритель замечает, что смотрит не хронику, а прямую трансляцию из расположенных на сцене боксов-камер, населенных пятью героинями.

Подчеркивая неоперный характер музыки Ноно, яростно противившегося этому "буржуазнейшему из искусств", постановщики спектакля провели жесткий "водораздел" между визуальным и музыкальным, между актерами с одной стороны и певцами и музыкантами – с другой. Пятеро солисток, оркестр, хор и дирижер находятся с другой стороны сцены, нежели боксы. Выдающееся музыкальное качество исполнения обеспечило спектаклю восторги критиков. Венский филармонический оркестр, ведомый твердой и чуткой рукой маэстро Инго Мецмахера (Ingo Metzmacher), вступил на неизведанную для себя землю "новой музыки". Похоже, это начало новой любви.