Прежде чем рассказывать об этом человеке и его необыкновенной судьбе, нужно определиться с тем, как его называть. Такая задача стояла и перед Петрой Реатеги (Petra Raetegui), автором только что вышедшей в Германии книги "Придворный художник". И первые страницы книги посвящены именно этому. Автор называет своего героя Федором Ивановым - Feodor Ivannoff. Так он значился в адресной книге Карлсруэ. Но Федор - имя, которое ему дали при крещении в пяти- или шестилетнем возрасте. Да и оно существует в двух, а то и в трех различных вариантах. В России, например, - "Феодоръ". В Англии, где он несколько лет жил и где его почитали весьма высоко, художника называли Теодором. А Ivannoff, возможно, происходит от отчества - Иванович, - которое, впрочем, тоже было "приставлено" при крещении. В общем, мы решили называть его так, как принято в российской традиции: Федор Иванович Калмык.

Казаки против калмыков

Петра Реатеги называет его судьбу "украденной". Но в чем-то она была, безусловно, "подаренной". Началась одиссея Федора Калмыка при Екатерине Второй, в начале 1770-х годов. Над кочевыми калмыками, в одном из племен которых он родился году в 1765-м (точно не известно), надзирал тогда астраханский полк. Его офицеры беззастенчиво обкрадывали калмыков, вымогали у них взятки, угоняли скот...

Отчаявшиеся калмыки решили в январе 1771 года покинуть свои кочевья на берегах Волги и уйти в Джунгарию на севере Китая. Разгневанная императрица приказала остановить исход. На перехват были брошены яицкие (уральские) казаки. Они разгромили калмыцкий стан и вернули непокорных подданных.  В качестве добычи казачий командир взял себе несколько лошадей, саблю и мальчика лет шести, в кафтанчике и отороченной мехом шапке.

Спустя много лет Федор Калмык вспоминал, как это было. Воспоминания были смутными, и трудно ему было понять, что происходило на самом деле, а что чудилось: затоптанный костер под деревом, опрокинутый котел с едой, руки матери, которая хотела отнять его у похитителей... В книге эта повторявшаяся раз за разом картина написана очень трогательно и психологически очень точно - как и многие сцены, в которых реальность и художественный вымысел сплелись настолько тесно, что их уже трудно отличить друг от друга.

Жанр "Придворного художника" было бы точнее всего определить как документальный роман. Автор опирается на свидетельства современников и самого Федора Калмыка, на документы из архивов, воспоминания знавших его людей.

Калмычок и две собачки

Точно известно, что после разгрома калмыков мальчика переправили в Санкт-Петербург и подарили Екатерине Второй. Его крестили, назвали Федором, и он стал одним из пажей императрицы. Сохранились воспоминания о том, как "входила государыня": "За ней иногда калмычок и одна или две английские собачки".

Держать "экзотических" калмыцких мальчиков-слуг тогда было в России модно. Отзвук этой моды отражен в "Евгении Онегине", когда Пушкин описывает приезд Лариных в Москву, к "старой тетке" княжне Алине уже в двадцатых годах XIX века:

"…Они приехали теперь.
Им настежь отворяет дверь,
В очках, в изорванном кафтане,
С чулком в руке седой калмык".

Тоже был, скорее всего, такой же мальчонка, как и Федор, да только состарился за полвека.

Федору повезло. Состарился он не полурабом в великосветском доме или императорском дворце, а свободным человеком в баденском княжестве. Дело в том, что в Россию вскоре приехали три принцессы Гессен-Дармштадские, три сестры, одну из которых Екатерина хотела выбрать в качестве супруги для своего сына, будущего императора Павла Первого. Выбрала. А двух других щедро наградила. Старшей - Амалии -  императрица подарила невиданную в Германии диковинку - мальчишку с широкоскулым калмыцким лицом и косичкой на голове.

Амалия, вскоре вышедшая замуж за принца Баденского, переехала в Карлсруэ. До нас дошел сделанный в 1775-74 годах немецким художником Йоханном Вольфгангом Хаувиллером (Johann Wolfgang Hauwiller) ее портрет вместе с мальчиком-пажем. Но здесь он не только служил. Федора отдали учиться. И очень скоро проявились его необыкновенные художественные способности.

Он стал учиться живописи в Карлсруэ, потом ему положили годовую стипендию и отправили в Рим совершенствовать свой талант. Там Федор Иванович Калмык, как писал один из исследователей его творчества, выработал свою собственную манеру: он предпочитает всему рисунок и особенно гравюру: "В произведениях его заметна необыкновенная выпуклость, и он любит писать двумя красками".

Эти слова прекрасно иллюстрирует и его знаменитый автопортрет (см. заглавную иллюстрацию), о котором известный русский критик и историк искусств Владимир Васильевич Стасов восторженно писал: "Всё в нем правда и просто... Никакого фона, никакой особенной позы, никакого особенного антуража нет... Но какая жизнь, какая правда, какой колорит, какая свежесть и сила, и - больше всего - какой вкус в этом портрете! Довольно одного взгляда, чтобы почувствовать, что портрет делал человек с глубоким художественным вкусом и великими художественными инстинктами".

Подарок судьбы?

"Великим" Федор Иванович Калмык не стал. Но, как подчеркивает и автор книги, он остался в истории искусств и в истории Бадена. Не только его автопортрет, но и его гравюры, показывающие барельефы на дверях баптистерия во Флоренции (так называемые "райские врата") работы легендарного Лоренцо Гиберти, рисунки и гравюры с древнегреческих памятников, росписи главной евангелической церкви в Карлсруэ вызывали и вызывают восхищение ценителей искусства. В 1806 году он получил в Бадене должность придворного художника и занимал ее вплоть до своей смерти в 1832 году.

Федор Калмык много увидел стран в своей жизни, жил и работал в Италии, Греции, Англии, больше семи лет провел в Риме, затем поехал туда во второй раз на полгода... Но, похоже, никогда всерьез не задумывался о том, чтобы приехать в Россию. Россия была для него чужой. Федор Иванович Калмык говорил на нескольких европейских языках, но ни русского, ни калмыцкого не знал. В его памяти сохранилось с детства всего несколько калмыцких слов, и он повторял их как заклинания. Конечно, он скучал. Скучал по своему детству, по астраханским степям, по родителям, которых не знал. В этом смысле действительно можно назвать его жизнь украденной. И все же очень многое явилось, конечно, подарком судьбы, сделавшей мальчишку-слугу с косичкой европейским художником.

Смотрите также: