Франк Касторфа (Frank Castorf) называют и провокатором, и любителем эпатажа, и "пролетарием от театра". Ниспровержение классиков, включая Чехова и Достоевского, стремление привязывать классические сюжеты к современному политическому контексту - его фирменный стиль.

Франк Касторф родился в 1951 году в Восточном Берлине. Закончил театроведческий факультет университета. Неполадил с властями ГДР. В конце 1980-х годов начал работать на Западе, где вскоре стал любимцем критики. В 1992 году возглавил берлинский театр Volksbühne, художественным руководителем которого является по сей день, несмотря на то, что все громче звучат голоса, упрекающие вчерашнего левака в консервативности и постоянном самовоспроизведении.

То, что именно Касторф ставит новое "Кольцо" в Байройте – и случайно, и не случайно. Не случайно, потому что у руководства фестиваля было уместное стремление поручить ответственный проект состоявшемуся и склонному к парадоксальности зрелому художнику. Случайно, потому что в списке кандидатов на роль постановщика Касторф занимал не первое, не второе, и, говорят, даже не десятое место. От уже заключенного контракта с Байройтом отказался Вим Вендерс (Wim Wenders), безуспешные переговоры велись с другими режиссерами.

DW: Господин Касторф, кто мы мог предположить, что мы встретим вас – ниспровергателя и нигилиста – здесь в Байройте! Так много ваших коллег отказались от этой работы, почему согласились вы?

Франк Касторф: Видите ли, я родом из Восточной Германии, а у нас действовал принцип: бананы и апельсины покупают тогда, когда они появляются в продаже. Да, я никогда прежде не бывал в Байройте, а узнать что-то новое всегда интересно. Этот театр, этот фестиваль, переживший близость к стольким системам и режимам и их последующий крах, - конечно, уникален и интересен. Все остальное можно объяснить понятием "честолюбие" и... Впрочем, не все всегда можно объяснить. Я знаю, что сегодня правильно работать здесь, хотя вообще-то от меня можно было ожидать, что я проберусь сюда ночью с факелом, чтобы поджечь этот театр... А вообще, как вы, конечно, знаете, есть прекрасный фильм "Москва слезам не верит". Так вот: хотя мои сантименты тоже не очень интересны, интересен результат.

- Принцип Байройта: абсолютная верность не только духу, но и букве произведений Вагнера –" Werktreue". Для вас как для режиссера, не любящего рассказывать историю "линейно", это должно было стать непростым испытанием...

- Боюсь, что так... Именно это обстоятельство - необходимость буквально следовать либретто - заставляло меня до сих пор отказываться от многочисленных приглашений ставить оперу. Но я познакомился с дирижером Кириллом Петренко, мы много говорили - не только о Вагнере, но и, например, о Достоевском... Мы с Кириллом друг другу понравились.

И я спросил его: "Кирилл, дамы-руководительницы фестиваля, сестры Вагнер, хотят, чтобы я подписал договор со множеством условий... Стоит ли мне это делать?" И он мне серьезно ответил: "Вы знаете, я бы очень попросил вас о том, чтобы вы ничего не меняли ни в партитуре, ни в либретто". Но ведь можно рассказывать свои, параллельные истории, сохраняя верность произведению!

- Могли бы вы объяснить это поподробнее?

- Ну, скажем: как мы хотим показать сегодня "мировой ясень"? Как могут выглядеть норны? Что такое современный Нотунг? Какие образы соответствуют им в нашем мире, который определяют сегодня совершенно иные средства массовой коммуникации, чем во времена Вагнера? Можно, конечно, представить "древо мира" Игдрасиль в виде этакого синего ствола на ярко-желтом фоне, и все скажут: классно! Но если бы этим исчерпывалось искусство, я бы не стал им заниматься и служил бы в какой-нибудь госбюджетной конторе. Меня же - кстати, как и Вагнера, - искусство интересует как форма терроризма.

- Сегодняшнее "золото Рейна" в вашей трактовке – это нефть...

- Мы - Александар Денич, мой сценограф, и я, - исходили из того, что нефть могла бы быть универсальным эквивалентом "золота Рейна". В "Валькирии" мы рассказываем историю появления этого золота наших дней - из "священных источников", как называли в Баку в конце XIX века первые нефтяные скважины. У нас есть множество документов, которые рассказывают об этой "нефтяной лихорадке" под кнутом казаков русского самодержавия. Россия колонизировала Азербайджан. Нефть, грязная, липкая, текла по улицам, существуют старые фотографии, на которых это видно... Потом появились англичане, барон Ротшильд, затем немцы, бельгийцы, после Первой мировой войны – американцы, Рокфеллер, Standart Oil. И тут русские сказали "Стоп!" и снова все прибрали к рукам. Нефть была национализирована и использована для укрепления Советского Союза, этого монстра, стоившего жизни миллионам людей... Меня интересовал кровавый след нефти, ведущий в Вашингтон и Москву, и точки, где интересы Америки и России пересекались, - например, в Баку.

- Вы настаиваете на отказе от любой политкорректности как "творческом приеме"?

- Вагнер и политкорректность – две вещи несовместимые. В Вагнере меня интересует как раз его экспрессивность: взять хотя бы "Апокалисис" Копполы, где воздушный налет американцев идет под музыку "Полета валькирий". В принципе, это адекватная визуализация вагнеровского посыла!

- И как вам с такими установками работалось в Байройте? Предоставили ли руководительницы фестиваля, сестры Евы и Катарина Вагнер, вам полную свободу творчества?

- Видите ли, я старый человек, и любое действие иного характера я счел бы покушением на меня лично. Нет, сестры Вагнер вообще-то очень милые дамы. Мне кажется, они были мне бесконечно признательны, что я обошелся без свастик на сцене. Свастики, вся эта нацистская дрянь – это так скучно! Вот мой друг, художник Йонатан Меезе (Jonathan Meese), который тут будет ставить вроде бы в следующем году "Парсифаля", бегает везде с этим гитлеровским приветствием, руку тянет. Не понимаю, как ему не надоест! А вообще Байройт – это страшно социалистическое в своей основе предприятие. Это проявляется, в частности, в том, что любого пришельца встречают не просто настороженно, но как потенциального врага. Поскольку я родом из ГДР и знаком с такого рода вещами, меня это особенно не смутило.

- Ваш Зигфрид появляется в первой сцене в сопровождении статиста, который в течение всего акта, включая сцену ковки меча, что называется живет собственной жизнью. Кто это?

- У Вагнера написано: Зигфрид приходит с медведем. Я постарался организовать пару животных. Например, индюшки у нас на сцене есть. Я бы с удовольствием выпустил и медведя, этакого гризли, но в бюджете такая статья расхода предусмотрена не была, да и с точки зрения безопасности были бы сложности... Словом, мне хотелось противопоставить этому Тарзану, каковым является Зигфрид, некое другое существо.

- То, что кует ваш Зигфрид, совсем не похоже на меч...

- Конечно, это меч! Он разбит или разобран, как и положено, и Зигфрид его снова собирает. Правда, мечи в наше время выглядят по-другому – это автомат!

Знаменитый автомат Калашникова, который сколько десятилетий сопровождает как самые реакционные, так и самые прогрессивные события на нашей планете. Для меня сборка автомата - это творческий акт. Собрать автомат с завязанными глазами – как я сам это когда-то делал в ГДР – тоже искусство.

- Что вы скажете зрителю, который посетует, что не может уловить логики в вашей постановке?

- Я скажу ему, что меня тошнит от логики. Логика – это желание найти подтверждение собственным представлениям и нежелание воспринимать чужие. Нет, новое появляется лишь из парадокса! Меч – это символ. Например, мы видим меч в руке советского воина с ребенком на руках: вы, конечно, знаете этот знаменитый памятник советскому воину в Трептов-парке в Берлине. А из чего сделан мемориал? Из мрамора гитлеровской рейхсканцелярии! А остатки пошли на облицовку моего театра - Volksbühne! Так что, когда вы приходится в Volksbühne, вы проходите через рейхсканцлярию...

То есть я хочу сказать, что всегда следует разбираться в сути. Например, считается, что Вагнер был антисемитом - из-за его ненависти к композитору Джакомо Мейерберу, главному "герою" и "вдохновителю" памфлета "Еврейство в музыке". Но Мейербер был не только композитором, он был прежде всего французским буржуа, французским капиталистом! И именно это было причиной ненависти Вагнера к нему – ненависти, принимавшей порой весьма несимпатичные формы. Вагнер – это революция, экспрессия, возможно, провал, но не капиталистическое болото. Не случайно он так долго был дружен с Михаилом Бакуниным - до самого того момента, когда этот могучий человек умер в изгнании в этой ужасной Швейцарии.

И вообще: как только немцы задумывают что-нибудь великое и провальное, они снова и снова обращаются к Вагнеру: вспомните хотя бы немецких офицеров, организовавших покушение на Гитлера 20 июля 1944 года. Как они назвали свой "проект"? "Операция Валькирия"!

.