Доктор исторических наук Дмитрий Фурман объясняет внешнюю политику России в психопатологических терминах.

Deutsche Welle: Дмитрий Ефимович, если смотреть на российскую внешнюю политику последних лет, то как бы вы ее охарактеризовали? В чем заключается ее логика?

Дмитрий Фурман: Для того чтобы понять логику этой политики, надо отказаться от всяких идей вроде концепций, стратегий, национальных интересов. Значительно более полезна для понимания этой политики книга Карен Хорни "Невротик нашего времени". Российская политика - это политика невротика.

А суть невротика и невроза заключается в том, что человек усиленно стремится добиться любви и уважения, но делает он это такими методами и настолько сильно стремится к этому, что получается прямо противоположное. Невротик движется по этому кругу. Он требует от людей уважения, он видит, что уважения нет, и он все время обманывается, разочаровывается, он снова и снова оказывается в этом круге. Наша политика – это политика, с моей точки зрения, объясняемая исключительно в психопатологических терминах.

- Откуда идут корни этого невроза?

- Мне кажется, здесь два есть момента: первый момент - это синдром бывшей империи. Причем в отличие от других империй - английской, французской, - эта империя не осознавала себя по-настоящему таковой. Когда распался Советский Союз, никто не предполагал, включая самого Ельцина, что это действительно отказ, что это действительно новое существование государства. Говорилось, что связи с республиками будут только еще более сильные, роль России упрочится, и никуда они от нас не уйдут. Это основная была идея - никуда они не денутся. Мы все равно останемся на постсоветском пространстве доминирующей силой.

Но оказалось, что пережить ситуацию ослабления, пережить ситуацию, когда раньше ты был статусом выше, а сейчас ты находишься на одном уровне со своими бывшими подчиненными, - это всегда, даже по-житейски, довольно сложно, всегда очень болезненно. Это было болезненно и для англичан и французов.

- То есть, Россия здесь не уникальна?

- Мы здесь не уникальны, но у нас этот комплекс значительно больше. Советский Союз был реальной империей, но империей, не осознающей себя, и распад его был несознательным процессом. В отличие от англичан и от французов, которые просто отказались от мысли об империи, у нас как-то так получилось, что мы даже до сих пор не понимаем, почему произошел распад СССР. До сих пор этот факт не пережит в массовом сознании. Поэтому постимперские комплексы у нас значительно сильнее, чем, пожалуй, в любой бывшей империи.

- Особенно в отношении ближайших соседей?

- Потеря постсоветского пространства воспринимается наиболее болезненно - это естественно. Мы смирились, там, с Чехией, но смириться с Украиной мы не можем. Это первая причина нашего специфического невроза во внешней политике. Вторая причина заключается в том, что в 1991 году, когда возникло новое российское государство, была идея, что это будет демократическое государство западного типа, и оно будет одной из великих держав. Собственно, идея статуса, идея быть наравне в небольшом клубе избранных играла очень важную роль.

Но реально внутриполитическое развитие России с самого начала пошло в совершенно другом направлении. То есть Россия, в отличие от стран Центральной Европы, не стала демократической страной. А произошло это тоже не в результате каких-то сознательных решений, а само собой, не осознанно. Но в результате этого получается, что векторы нашего и западного развития расходятся. И Россия объективно становится все более и более чуждой Западу. Мы, по сравнению с западно-европейскими странами - внутренне другой организм.

- А какой главный критерий того, что Россия – другой организм?

- Есть страны, в которых есть конституция, и в рамках конституции идет ротация власти. И есть страна, где власть все время продлевает себя или передает ее тому, кому она решила передать власть. Это в принципе разные системы.

Но мы это не осознаем. Мы же не говорим, что у нас вот такая особенная система. Наоборот, я убежден, что и Путин, а тем более Медведев, - они совершенно искренне хотят демократического общества, хотят видеть в России демократию, при этом, правда, не хотят лишаться власти.

Но отсюда возникает проблема, что страна с такой системой не может быть интегрирована в западные союзы, так как у нас абсолютно иной организм. Это, опять-таки, не потому, что кто-то этого безумно не хочет, не потому, что Россию хотят изолировать. Она объективно не может быть интегрирована, как объективно Саудовская Аравия не может стать членом НАТО или ЕС. Это разные организмы.

- А как насчет возможности эволюции России в сторону более демократического государства? Медведев в последнее время посылает такие сигналы…

- Все эти процессы очень хорошие, которые, безусловно, только можно и нужно приветствовать. Но они, на самом деле, проблемы не решают. Как в свое время не решила проблему хрущевская оттепель. Как, в общем, не решила проблему даже горбачевская перестройка. Потому что реальные проблемы, которые стояли перед нашей страной, объективная цель, которую невероятно сложно осуществить, - это правовое государство.

Что значит "правовое государство"? Это государство, в котором в рамках конституционных правил игры все могут играть и все могут выигрывать и проигрывать. То есть, для этого необходимо сделать хоть один первый шаг - это ротация власти, это приход к власти оппозиции.

- Или хотя бы дать возможность оппозиции участвовать в политическом процессе?

- Для утверждения демократии нужно, чтобы хоть раз люди поверили, что это в принципе возможно избрать "не того". До этой цели путь, который мы должны пройти - невероятно долгий. И вот эти либеральные тенденции Медведева, они очень хороши, но они не очень приближают нас к решению этой задачи.

Беседовал Владимир Сергеев
Редактор: Сергей Гуща