Ежегодно с середины июля до середины августа австрийский город Зальцбург становится центром культурной и светской жизни Европы - знаменитый Зальцбургский фестиваль становится магнитом для людей делающих и любящих искусство.

Идея фестиваля, где музыка и театр снова слились бы воедино, и вышли на улицы и площади, витала в головах основателей фестиваля: титана европейского театра Макса Райнхарда и его друга поэта и писателя Гуго фон Гофмансталя. В сущности, это была идея, сходная с вагнеровской идеей «гезамткунстверка». И, подобно Вагнеру, который специально избрал для своего детища отдалённый от столичного снобизма провинциальный городок Байрейт, так и Рейнхард и Гофмансталь остановили своей выбор на барочном моцартовском городке Зальцбурге, уютно спящем в своей долине среди отрогов Альп.

Первый зальцбургский фестиваль состоялся в 1920 году. Он открылся пьесой фон Гофмансталя «Jedermann» - «Каждый человек», мистерией о власти денег, о душе, о дьяволе и о спасении. Пьесу играли на соборной площади, торговки овощами, подбоченясь, смотрели на сцену, не отходя далеко от своих лотков, и в ответственные моменты подавали ценные душеспасительные советы исполнителям. А в драматическом финале спектакля зазвонили колокола барочного собора, и стая перепуганных голубей поднялась с крыши и принялась кружить над площадью. Гофмансталь и Рейнхард были в полном восторге. Это был именно тот эффект слияния жизни и театра, которого они и добивались.

И сегодня голуби слетают с крыши Зальцбургского собора, когда на открытии фестиваля по традиции играется пьеса Гофмансталя. Однако это, пожалуй, то немногое, что связывает современный Зальцбург с прошлым. Сегодняшний фестиваль – это не скромный летний театральный праздник Райнхарда и не роскошное ристалище звёзд, каким он был всю послевоенную эпоху при Герберте фон Караяне.

Сегодняшний Зальцбург – это супер-предприятие, идеологию которого десятый и последний год определяет глава фестивального комитета, один из европейских супер-менеджеров от культуры – бельгиец Мортье. Мортье возглавил фестиваль в 91 году и предпринял решительные шаги по обновлению репертуара и переориентации Зальцбурга в сторону музыкального модерна. Деятельность Мортье из года в год вызывает дружное международное одобрение и не менее бурное негодование австрийской критики. В конце концов, баламута «ушли» - в своих прощальных интервью Мортье уже успел назвать Зальцбург «заболачивающейся местностью», а текущий сезон – последним сезоном дерзкого, экспериментального Зальцбурга.

Посмотрим же на некоторые из событий первых двух фестивальных недель: «Енуфа» Леоша Яначека, «Леди Макбет Мценского уезда» Д.Д. Шостаковича и «Макбет» Уильяма Шекспира – который до сих пор стал главным скандалом текущего сезона.

В своё время он нигде не был «ко двору» - одиночка и аутсайдер Леош Яначек. Для традиционалистов его музыка была чересчур авангардистской, для авангардистов – чересчур традиционной. Для широкой публики – немелодичной и какой-то непонятной. Его опера «Енуфа» (второе русское называние – «Её падчерица») - этакая «Сельскую честь» на «богемский» лад – крестьянская драма о поруганной любви и убитом ребёнке. От фольклористского налёта «народной оперы» не сумели избавиться и постановщики зальцбургской «Енуфы» - американский режиссёр Боб Свэйн и художник спектакля Фердинанд Вёгенбауэр.

Конечно, во многом их постановку определила кулиса: в распоряжении фестиваля находится пара десятков сцен и площадок. Одна из самых популярных, – но и самых трудных – это так называемая Felsenreitschule – действительно расположенный среди скал бывший манеж для обучения верховой езде. У художника возникает естественное желание противопоставить что-то массивной, довлеющей красоте пейзажа.

Этим «чем-то» на этот раз стало огромное вращающееся мельничное колесо и развёрнутая внутренностями на зрителя огромных размеров крестьянская изба. Российскому зрителю эта постановка могла бы напомнить «Ивана Сусанина» в Большом театре лет двадцать назад. Видимо, и изба с перекошенными углами, и колесо, должны были символизировать подавленное состояние человеческих душ – также, как и явления хора в постановке: хор выходил на сцену как полк на плац для муштры. Словом, все клише были зафрахтованы режиссёру, и бедный журналист никак не мог после этой постановки воспользоваться штампом и написать, что «спектакль дышал захватывающей современностью».

Впрочем, нет, один штамп нам, журналистам, всё-таки остался: музыка искупала многие недостатки постановки. Всяческих комплиментов были достойны и уверенный в своих силах хор венской оперы, и отличный оркестр Чешской филармонии, доблестно пробивавшийся под руководством Джона Элиота Гардинера через густой лес в высшей степени сложной партитуры Яначека, и блистательная финка Карита Маттила в роли Енуфы, и её партнёр Джерри Хэдли...

Более двухсот музыкальных и драматических спектаклей, около ста концертов, десятки выставок, перформансов, симпозиумов и прочих художественных и антихудожественных акций – таков нынешний размах пятинедельного зальцбургского фестиваля, бюджет которого составляет порядка 80 миллионов марок. На три четверти фестиваль окупает себя сам, остальные средства обеспечиваются за счёт местного и центрального австрийского бюджетов. Что, впрочем, тоже «не в убыток казне»: ведь фестиваль привлекает в Австрию шесть миллионов туристов. Сегодня трудно поверить, что во время первых зальцбургских сезонов австрийское правительство было настроено более чем скептически по отношению к фестивальным туристам и даже запрещало им в течение нескольких лет въезд в страну, а с организаторов фестиваля было взято клятвенное обещание, что они не будут рекламировать свою акцию в других городах или – не приведи Господи – странах.

Но вернёмся в день сегодняшний. Поскольку фестиваль становился всё более необъятным, пару лет назад было решено давать ему хоть какую-то общую тему: скажем, "Гений и злодейство" или "Страсть плотская и духовная: Дон Жуан и Фауст". На этот раз это, тема, видимо, гласит «Женщины непростой судьбы».

Ведь после «Енуфы» вторым большим спектаклем текущего сезона стала «Леди Макбет Мценского уезда» Дмитрия Шостаковича с солистами Мариинского театра и Венским филармоническим оркестром под управлением опять же Мариинского худрука и главного дирижёра Валерия Гергиева.

Нет, человек вовсе не «благороден и прекрасен». Человек жаден, глуп, злобен и похотлив. Анти-опера «Леди Макбет», в своё время принесшая столько неприятностей своему автору, надрывная, жёстко-саркастическая, порою, издевательская музыка молодого Шостаковича, и сегодня угнетающе действует на души и умы зрителей.

В постановках, так или иначе связанных с российской тематикой, критика, наученная горькими уроками 90-ых годов, когда европейские сцены наводнил всякий псевдорусский кич, начинает болезненно искать «русские клише». В Зальцбургской постановке «Леди Макбет», осуществлённой режиссёром Петером Мусбахом и художником Клаусом Кречмером, таких клише практически нет, если не считать изредка рябящих на заднике безобидных берёзок и кинопроекций гигантских вращающихся шестерёнок в стиле Сергея Эйзенштейна. Сцена с её безнадёжно-бетонными стенами и скупыми декорациями была выдержана в том же тусклом сером цвете, что и костюмы.

Если садишься за руль «Феррари» - ясно, что этот автомобиль поедет быстро. Также и дирижёр, становящийся за пульт знаменитого оркестра Венской филармонии, может не сомневаться в полноте, блеске и мощности звука. Валерий Гергиев, уверенно продвигающийся в мировой дирижёрской табели о рангах от первых мест к «самым первым», импозантно дирижировал премьеру «Леди Макбет» в большом фестивальном зале Зальцбурга без дирижёрской палочки – так сказать, «голыми руками» «беря за рога» знаменитых венцев. По мнению некоторых – особенно немецких – критиков музыкальный гротеск Шостаковича заслуживает более деликатного к себе отношения. Именно в силу своей яркости и однозначности. Уж слишком выпуклыми, – а местами и грубоватыми – получились у Гергиева некоторые пассажи.

Однозначно положительно были оценены певческие работы (все певцы спектакля – солисты Мариинского театра) – прежде всего, стоит отметить Екатерину - Ларису Шевченко.

Кстати, «Леди Макбет» была поставлена при финансовой поддержке друга оперы вообще и Валерия Гергиева – в частности, американского мецената Алберто Вилара. После Зальцбурга спектакль отправится в Санкт-Петербуг.

От Николая Лескова – к Уильяму Шекспиру. Ещё один «Макбет» и, конечно, его леди обеспечили пока главный скандал текущего Зальцбургского сезона: постановка была осуществлена каталанским режиссёром Каликсто Биэйто с немецкими и австрийскими актёрами. Сперва, - при традиционном журналистском закулисном осмотре декораций и реквизита - казалось, ничто не предвещало скандал: один из многих современных постановок, «Макбет» как одно сплошное парти, плюшевые гарнитуры из «Икеи», гриль в саду, кетчуп и сосиски, виски и шнапс. Фотографии из спектакля показывали бритого налысо Макбета в плавках и майке – этакий мафиози на отдыхе – и (подстать ему) его леди в чём-то пёстром, коротком и тесноватом.

Скандал произошёл, когда фотографии ожили. Я попросила моего коллегу Ульриха Фишера рассказать о том, что, собственно, случилось:

- Речь идёт о сцене, где убийца приходит в дом Макдуфа. В постановке Биэйто эта сцена лишена высоты трагизма. Напротив, она показывает повседневность зла. Мы имеем дело не с аристократами, а с простыми и заурядными людьми. Когда убийца приходит в дом, леди Макдуф гладит бельё в окружении четверых детей. Убийца топит троих детей в надувном бассейне, затем душит леди Макдуф шнуром от её же утюга. Затем убийца убивает четвёртого ребёнка – младшего сына Макдуфа.

Затем он смотрит на бездыханное тело леди Макдуф, и, видимо, испытывает к нему сексуальную тягу. Он подходит к ней, задирает ей халат, и в этот момент публика, доведённая до грани своего терпения, зароптала, и какая-то женщина из темноты выкрикнула «Нет, нет, только не это!»

После этого из зала начался массовый исход публики. Имел ли смысл этот эпатаж?

- Каликсто Биэйто избрал определённую эстетическую стратегию: довести зрителя до этой грани возможного и терпимого, эмоционально встряхнуть его, вызывать в нём гнев, протест, негодование. И это ему удалось. Это спектакль, рассчитан на мгновенный шок – и его последующее осмысление. Я считаю, что это не порнография и не скандал, а сильная театральная работа. Сам Биэйто, с которым я имел возможность побеседовать, говорит, что театр должен быть как коррида: он должен возбуждать людей...

Что же: можно считать, что спектакль Биэйто с его прямым вызовом, брошенным публике – это возвращение к Райнхарду, к корням Зальцбурга. «Абсолютная идея совершила полный круг»...

Заканчивается же спектакль своего рода хэппи-эндом: все убитые и недоумерщвлённые герои выходят на сцену и, взявшись за руки, поют балладу Ника Кейва «Death is not the end» - «Смерть это ещё не конец». «Никакого Холокоста никогда не было»Из Австрии – в Германию. Увы, и здесь в эти летние дни не обошлось без скандала. Правда, скандала несколько иного рода. 22 июля на немецких плакатных стендах – на автобусных остановках и на афишных тумбах появился примечательный плакат. Впрочем, лучше его можно было разглядеть в центре Берлина, на Паризер плац – здесь он украшал стену дома в размере 12 на 20 метров. Что же это за плакат?

На нём изображён идиллический альпийский ландшафт. Сверху – крупными буквами – надпись: «Никакого Холокоста никогда не было».

«Что?» - такова была первая реакция большинства зрителей плаката.

Те, у кого было время и желание, могли под этой надписью рассмотреть ещё две строчки – куда более мелкими и плохо читаемыми буквами «Всё ещё существует много людей, которые это утверждают. А через двадцать лет таких может стать ещё больше. Поэтому жертвуйте на памятник погибшим евреям Европы».

Сооружение памятника жертвам Холокоста в Берлине – практически на той самой Паризер плац, где и висит (или, точнее, висел) большой плакат – дело решённое, несмотря на то, что и его проект, и выбор места в самом центре Берлина, практически напротив Рейхстага долго и жарко дебатировались. Но при реализации столь крупномасштабного проекта всегда возникают какие-то дополнительные расходы, и хорошо иметь возможность покрыть их за счёт независимых источников финансирования. Именно поэтому совет фонда по сооружению памятника жертвам Холокоста решил провести эту акцию. Намерение, конечно же, абсолютно благое.

Загвоздка вышла только в реализации. Дело в том, что у большинства зрителей плакат вызывал реакцию, противоположную той, на которую был рассчитан. Первой мыслью многих было, что эта какая-то просочившаяся мимо бдительной общественности акция правых, которые действительно пытаются обелять мрачное коричневое прошлое и даже опровергают само существование наиболее мрачных страниц истории. Жертвы Холокоста почувствовали себя оскорблёнными этим плакатом и подали в суд на его инициаторов. С критикой плаката выступил и Пауль Шпигель, председатель союза еврейских общин Германии. Возмущено было и огромное количество рядовых граждан, которые начали обрывать телефоны в рекламном агентстве, и в совете фонда по сооружению памятника, который выступил заказчиком сомнительного плаката.

Выяснилось, что инициатором плаката была сопредседатель фонда и один из инициаторов сооружения памятника Леа Рош, известная поборница возрождения еврейской жизни в Германии. Именно на неё теперь и сыплются сейчас все шишки. На что же была рассчитана эта акция? Мнение Леи Рош:

- Мы хотели начать общественную дискуссию, мы хотели «докричаться» до тех, кто до сих пор находится в стороне и от проблематики осмысления прошлого, и от проблем сегодняшних. Прежде всего, – до молодых людей, до интернет-поколения. И мне кажется, что нам это удалось.

Да. Вот только какой ценой? Текстильной фирме «Бенеттон», помнится, помнится, тоже удалось привлечь в своё время внимание к своей марке плакатами с фотографиями окровавленной униформы погибшего в Боснии солдата или тонущего корабля с беженцами. Вот только популярности «Бенеттону» эта рекламная акция не принесла.

Вы скажете, неуместное сравнение?

Может быть. Во всяком случае, плакатная акция была по обоюдному согласию досрочно завершена.