Сегодня наша тема «Квартирные концерты и выставки в Берлине». Передачу подготовил Сергей Невский.

Приглашение звучало так: «В первую пятницу месяца у нас «Синий салон». В принципе, ничего удивительного. В берлинском театре «Фольксбюне» есть даже два салона: красный и зеленый. Так почему бы не быть и синему?..

Наш салон, однако, помещался не в театре, а в самой обычной квартире. С улицы туда не зайдешь - только по приглашению. Дали адрес, велели спросить Коха, объяснили, что впускают только два раза: перед началом мероприятия и в перерыве. «А в чем состоит мероприятие?» – всё-таки рискнул спросить приглашенный. «Выставка, - было сказано. - Выставка и дискуссия». Пришли. По адресу оказалась руина, старый доходный дом, окруженный строительными лесами. Позвонили. За дверью образовалась квартира, в сравнении с самим домом - образец бюргерской роскоши. Длинная галерея комнат выводит в гостиную, где уже собрались гости. У стены огромный телевизор, на котором мелькают какие-то картинки, на стенах фотографии, а в центре комнаты бегает возбужденный молодой человек, вероятно художник, и что-то рассказывает.

Картинки в телевизоре оказались порнографическими, они менялись с немыслимой скоростью. Когда скорость замедлили, открылись виды столь неаппетитные, что ее сразу вновь увеличили. На вопрос, что ему порнография, художник, которого звали Штефан Южель, скромно сказал: «Люблю и всё». Там, где речь заходит о порнографии, речь, естественно, заходит и о запрете, в частности, о запрете на изображение. Поэтому никто не удивился, когда хозяин салона Свен Кох вдруг зачитал решение Никейского собора, года 740 от Рождества Христова, приведшее, как известно, к иконоборчеству. Выяснилось, что изображать нельзя практически ничего, а как чего изобразишь, то - анафема.

Возникла дискуссия об иерархии чувств. Образовались враждующие группы. Молодой человек в углу, на вид восточно-берлинский интеллигент без определенного возраста и занятий, высказался в том смысле, что во всем виноваты древние греки, которые на самом деле были кошками. У них, то есть у греков и кошек, зрение было связано с осязанием, и поэтому не было перспективы. В частности, исторической.

Но тут в разговор вмешалась экзальтированная кореянка, которую я мысленно назвал Йоко Оно, но в действительности звали Мун Сук, что даже лучше. «Вы, европейцы, - сказала Мун Сук, - примитивные твари». Общество обиделось. «У вас, - добавила освобожденная женщина Дальнего Востока, - зрение стоит выше всех других чувств. В то время как у нас, цивилизованных азиатов, на первом месте слух». «А как же эти ваши иероглифы с каллиграфией?» - робко спросил кто-то из публики. «Это от китайцев, - отрезала Мун Сук. - Они тоже примитивные».

Дискуссия приобретала всё более напряженный характер, и, наконец, восточно-берлинский интеллигент отключился, напоследок процитировав некую тетю Матильду: «Откуда мне знать, что я думаю, если я не слышу, что я говорю».

На самом деле порнография - тема довольно серьезная. Разбирая ее отношения с искусством, можно выделить две линии. Можно сказать, что всегда были произведения искусства, которые современники причисляли к порнографии, но потом раскаивались. Из черных списков нынешнего столетия достаточно упомянуть «Улисса» Джойса или прозу Жоржа Батая. И, наоборот, есть произведения, использующие порнографию как материал. Самое позднее, начиная с Энди Уорхола, такой подход можно встретить у американских художников. Работы Стефана Южеля тоже, скорее, второго типа, но если быть более точным, они используют порнографию для осмысления того, что такое искусство. Особенно это очевидно, если речь идет о порнографии гомосексуальной, а именно ей наш художник отдает явное предпочтение. Движущая сила того и другого заключается в иллюзии аутентичности, материал должен браться как бы из жизни.

Чтобы далеко не ходить за примерами, назовем самый характерный - английского фотографа Ричарда Биллингема, героя нашумевшей выставки молодого британского искусства Sensation. На его снимках - родственники, в общем и целом похожие на кошмарный сон: татуированная мама, постаревший папа, жуткая обшарпанная квартира с лоснящимися от грязи обоями... Короче, хуже не придумаешь. Сами же картинки излучают необыкновенную нежность и красоту, хотя ничего не пытаются скрыть. Художник любит своих персонажей, поскольку они его родные, а персонажи не стесняются художника, вероятно, по той же причине.

Мотивы Стефана Южеля отчасти напоминают Биллингема. Это увеличенные детали интерьера дешевых любительских студий, где делается порно. Китчевые занавески, забытая бутылка «Кока-колы»... Поэтому и называется его серия „Backstage„, то есть „За сценой».
Волна так называемого «любительского» порно, захлестнувшая мировой рынок в 90-е годы, привела к тому, что самые матерые калифорнийские профессионалы стилизуют свою продукцию под выступления новичков. При том, что ценность аутентичного, необработанного материала очевидна в любом порнобизнесе. В порнопродукции, ориентированной на потребителя-гомосексуала, она обретает дополнительное значение. Аутентичность, нестилизованность персонажей является оправданием фантазма, тогда как в обычной, как говорят американцы «стрейт–порнографии», сюжет может быть сколь угодно абсурдным, а персонажи тем лучше, чем более они, вернее их габариты, далеки от реальности.

Мне как то посчастливилось наблюдать картинки группового секса американского производства, которые продюсер, вероятно недоучившийся музыковед из Баффало, обозвал «репетицией камерного ансамбля».

Сюжет там воспроизводил то, что, судя по всему, происходит между Молчалиным и Софьей перед началом «Горя от Ума». Там тоже, если помните, то флейта слышалась, то будто фортепиано. Однако, самый беглый взгляд на лица несчастных актеров дает понять, что к музыке они имеют самое отдаленное отношение. Очевидно было и то, что продюсеру-музыковеду на это было наплевать и результат ему был важнее контекста: и так сойдет.

Гей-порно, напротив, живо концепцией Руссо о благородном дикаре, и развивается экстенсивно, охватывая в качестве материала все новые незасвеченные ею же области: от российской глубинки до островов Фиджи. Идея уклонения от конвенции за счет привлечения нового материала и сближает ее с современным искусством. Впрочем, сам художник едва ли размышлял обо всем этом. «Нравится, - говорит, - и всё».

Месяц спустя салон состоялся снова. В этот раз юбилейный. По случаю юбилея на стены гостиной наклеили приглашения на все предыдущие вечеринки. Я поразился разнообразию тем и солидности некоторых приглашенных. Тут тебе и вокальный ансамбль «Маульверкер», созданный классиком немецкого авангарда, Дитером Шнебелем, тут и презентации новых переводов Марины Цветаевой на немецкий и даже вечера, посвященные музыке Мортона Фелдмена и Бернда Алоиза Циммермана.

Я спросил у Свена Коха, хозяина «Синего салона», не кажется ли ему эта форма общения несколько архаичной. Как-никак, салоны возникли во Франции еще в 17-м веке и, чтобы практиковать эту форму сегодня, нужно обладать некоторой смелостью. «А что, - ответил Свен, - вроде все довольны».

И точно, двухчасовой доклад о вине в Южном Провансе к тому времени подошел к концу, и публика начала медленно двигаться в такт музыке, которую производили русский клавишник по имени Александр Пушкин и неясного происхождения мужчина с африканским барабаном конга.

На кухне царила неразбериха, потому что не было ложек. Между тем Йоко Оно объелась салата и затянула унылую песню, возможно, на корейском языке. Ей подпевал хор студентов из города Женевы. Швейцарцев, видимо, проняло не на шутку, потому что вой в кухне стоял нечеловеческий. Лишь строительные леса за окном напоминали о том, сколь хрупки человеческие счастье и согласие. «А, что, Свен, вы будете делать, когда придут рабочие ремонтировать дом?» - спросил я.

- Мы и дальше будем слушать музыку Мортона Фелдмена.

- Ну как же, вот придут рабочие, начнут строить...

- И рабочие тоже будут слушать музыку Мортона Фелдмена, - задумчиво сказал Свен. - И не только слушать, но и плясать под нее на своих строительных лесах, - добавил он.

«Синий салон», показавшийся мне поначалу пережитком дореволюционных кухонных посиделок, в действительности - часть очень мощной берлинской тенденции. Только, если раньше такие места возникали от недостатка учреждений культуры и отдыха, то сегодня это, скорее, феномен их избытка. Люди изобретают салоны и квартирные выставки не потому, что им не хватает клубов и галерей, а потому, что те, что есть, не отражают их потребности.

Три недели спустя после салонного юбилея, мне случилось побывать на квартирном концерте в берлинском художественном районе Пренцлауер Берг. Тоже огромная квартира, только зрелище на этот раз происходит не в гостиной, а в коридоре. Коридор огромный, выстроенный буквой «Г», но в углу что-то вроде маленькой залы. Там и поместили музыкантов. Играл квартет, семплер, ударные, гитара и труба. Ударник был приезжий, из Канады, на трубе играл берлинец Аксель Дернер, а костяк группы составлял немецко-французский дуэт под названием «Шеваднадзе», именно так, без буквы «Р».

По замыслу устроителя, 23-летнего Швейцарского композитора Кристофа Майерханса, концерт должен был состоять только из одной вещи.

- Наша цель состоит в том, чтобы проводить концерты в необычных, не предназначенных для этого местах. В местах, где гости не знают, что их ожидает. Речь не идет о том, чтобы проводить какие-то регулярные мероприятия, но только об индивидуальных проектах.

Надо сказать, что на квартире ребята выступают не по нужде, а из любви к искусству. У всех есть заказы и ангажементы. Так что выбор альтернативных мест для проведения концертов – это, скорее, демонстрация недовольства тем, как проходят обычные концерты.

- Всякий раз, когда я прихожу в обычный концерт, я всегда сталкиваюсь с одной и той же ситуацией. Есть некий аппарат, дирижер, оркестр, публика. Люди всегда знают, что надо делать, когда хлопать, а когда нет. Такая ситуация превращает весь художественный процесс в нечто однородное. Как будто концертный зал – это огромная машина: с одной стороны вы засовываете туда партитуры или композитора, с другой вылезает музыка. Происходит стандартизация всего: музыки, концертного ритуала, эстетики исполнения. И меня не оставляет чувство, что подобная практика мешает каждому сочинению действовать во всей его полноте. Одно произведение сменяется другим, и хотя слушатель воспринимает его в реальном времени, у него нет времени осмыслить то, что он только что услышал.

Недовольство традиционным ритуалом концерта высказывали очень многие. И реагировали совершено по-разному. Самый важный пункт в программе Кристофа Майерханса и его сподвижников - это редукция программы, избавляющая концерты современной музыки от фестивально-спортивного аспекта.

- Мы пытаемся строить наши проекты только вокруг определенной вещи, чтобы у публики была возможность познакомиться с эстетикой этой пьесы. Другая особенность наших концертов состоит в том, что у нас нет границы между публикой и музыкантами. Слушатели сидят максимально близко к исполнителям и после концерта всегда могут обсудить с ними их игру. Еще я хотел бы отменить аплодисменты.

Ну, этим-то еще Арнольд Шёнберг занимался в своем знаменитом Венском частном исполнительском обществе в 20-е годы прошлого века. Хотя Шенберг преследовал совершенно другую цель - ему мешал не сам ритуал концерта, а венская публика, которая не одного композитора свела в могилу. Тем не менее, от этого учреждения осталось немало прекрасных партитур, например, обработка 4-й симфонии Густава Малера для камерного ансамбля.

А вообще, традицию альтернативного домашнего музицирования заложил Шуберт, который исполнял свои песни в кругу друзей, и, в отличие от своего врага Бетховена, ни получал за это ни шиллинга.

Вопрос денег неизбежно встает и в нынешних берлинских салонах. Сейчас Кристоф занят вопросом как оплатить проезд некой арфистке из Амстердама, чтобы та сыграла пьесу нью-йоркского композитора по фамилии Овсепян на следующем концерте в коридоре, который, если все удастся организовать, состоится в конце апреля. Как человек практичный, он основал подписку через Интернет в стиле Лукашенко, и предлагает каждому потенциальному слушателю пожертвовать на это дело 10 марок, а то не видать нам арфистки!

А в мае, когда распустятся листья на деревьях, и публика в Берлине окончательно сойдет с ума, опять будет «Синий салон». Быть может, уже с участием строительных рабочих, но может быть, и без, - сроки ремонта этого дома, говорят, опять перенесли.