История вмешивается в повседневность по-разному. Например, тем, что напоминает о себе в тот самый момент, когда о какой-нибудь малоприятной её страничке стараются забыть. Слово «страничка» в той истории, о которой мы принуждены напомнить вам сегодня, может быть и не совсем уместно.

В Берлине есть площадь имени немецкого социалиста Августа Бебеля. В 1933 году она называлась площадью императора Франца-Иосифа. Тот главный берлинский университет, который сегодня носит имя братьев Гумбольдтов, тогда назывался Университетом Фридриха-Вильгельма. Хоть Август Бебель и умер до первой мировой войны, имя его знали все поколения советских людей. Те, кто постарше, не могли не знать приветственную речь Сталина к семидесятилетию Бебеля в 1910 году. А те, кто помоложе, может быть, не пропустили мимо ушей, что герой культового советского фильма «Белое солнце пустыни...» Сухов был бойцом «Закаспийского революционного полка имени товарища Августа Бебеля».

Но сегодня мы вспоминаем вовсе не Августа Бебеля, о котором и большинство молодых немцев имеет довольно смутное представление, а о том историческом споре, который идет вокруг площади Бебеля в Берлине. И даже не вокруг площади Бебеля, а вокруг расположенного на ней одного из самых удивительных памятников в Германии. Это – памятник книгам, которые были сожжены преподавателями и студентами берлинского университета 10 мая 1933 года. Преподаватели и студенты эти были национал-социалистами, как называем их сегодня мы, и участниками национал-социалистической революции, как называли себя они.

О том, что это было за событие, рассказывает историк Павел Полян, научный сотрудник одного из кёльнских исторических музеев:

«Государство уже наше, а университеты – еще нет. Так выше знамена!» под таким лозунгом вышел на большую политическую сцену Союз немецких студентов, контролировавшийся НСДАП еще с 1930 года. Именно он выступил в марте 1933 года с «гражданской инициативой», которую в то время следовало согласовывать разве что с пожарными. Потому что геббельсовскому Министерству пропаганды идея пришлась ко двору и по вкусу (а иные говорят, что там она и родилась).
Заключалась же она в том, что пора как-то защищаться от влияния негерманского (заметьте, даже не антигерманского!) духа. Как? Определить авторов или труды, которым не место на освященных ученостью библиотечных полках арийских университетов, составить соответствующие списки, изъять книги из абонемента и затем уничтожить их – лучше всего, краше всего и жарче всего: сжечь.
День 10 мая 1933 года во всех университетских городах Германии был объявлен «Праздником костра», причем на торжествах обязаны были присутствовать ректоры и преподаватели. Седовласым профессорам-германистам пришлось подпевать молодым студенческим вожакам-наци, а непосредственно в столице подобающую случаю зажигательную речь прокричал Геббельс. Энтузиазма было не занимать: был разработан специальный канон: «Двенадцать тезисов против негерманского духа», а для особо противных книг или авторов сочинялись специальные «огненные присказки», которые требовалось улюлюкать в нужную минуту.»

Конечно, не сопротивлялись те, кто остался в Германии и не попал в концлагерь, кто предпочел или не смог оставить страну. Германию в начале 30-х гг. покинули, добровольно или принудительно, сотни немецких писателей. Среди них были Томас и Генрих Манны, Эрих Мария Ремарк, Лион Фейхтвангер, Арнольд Цвейг, Эрнст Толлер, Франц Верфель, Якоб Вассерман, Бруно Франк, Стефан Георге, Бертольд Брехт и многие другие. Так что можно сказать и так: те, кто мог бы протестовать, уехали, а в их отсутствие не протестовали и другие.
Вожди страны говорили о национал-социалистической революции, поэтому чистка библиотек была продолжением политики изгнания одних и перековки других.

Во время сожжения книг выступил Геббельс: "Дух германского народа выразит себя с новой силой. Эти костры не только освещают конец старой эпохи, они также озаряют и новую эпоху".
...Начать с чистого листа. Взять полный идеологический контроль за литературным процессом. Этим занималось в Германии 8-е управление министерства народного просвещения и пропаганды. Декретом от 22 сентября 1933 была создана Имперская палата культуры. Одним из ее подразделений была Имперская палата литературы. К 1939 это управление полностью подчинило себе работу 2500 издательств, редакций и типографий и 23 тыс. книжных магазинов. Около 3 тыс. литераторов различного направления были обязаны зарегистрироваться в Имперской палате литературы, которую в 1935 году возглавил драматург Ганс Йост. Не состоявшие в палате литераторы публиковаться не могли. До начала войны Имперская палата культуры контролировала и книготорговлю.

Министерство пропаганды поощряло работу в важнейших для режима жанрах. "Фронтовые рассказы" (Fronterlebnis) – книги о войне, прославляющие романтику фронтового братства. Собственно "партийная литература" - произведения, разъясняющие нацистскую идеологию. "Романы о малой родине" (Heimatroman) - произведения, проникнутые национальным колоритом того или иного уголка Германии, с элементами фольклора. Наконец, литература по "расовой теории" (Rassenkunde) должна была воспитывать уверенность в превосходстве её читателей перед всеми другими народами.

Одни смотрели на всю это идеологическое кривляние с презрением и молчали, но большинство было готово к восприятию нового духа времени. Это большинство потом оправдывало свое сотрудничество с режимом тем, что видело в нем единственную надежду вдохнуть в народ, ослабленный после поражения в первой мировой войне, чувство цельности, единения, мощи.

Павел Полян:

«Всего поначалу арийским штудиози предлагалось ненавидеть около 250 писателей и ученых, причем как еврейского, так и нееврейского происхождения. Вот лишь несколько имен – философы, писатели, врачи: Карл Маркс, Фридрих Энгельс, Зигмунд Фрейд, Томас и Генрих Манны, Карл Либкнехт, Бертольд Брехт, Арнольд и Стефан Цвейги...
Хорошо были представлены в этих «играх с огнем» и русские коллеги, хотя сам список удостоенных этой чести довольно странен. Судите сами: Ленин (всё, кроме «Детской болезни» левизны в коммунизме»), Сталин – только «Вопросы ленинизма», Луначарский, Зиновьев, Пажитнов, не знаю, многие ли помнят еще это имя, Пажитнов написал книгу «Положение рабочего класса», Г. Кржижановский, А. Югов, И. Эренбург, Александра Коллонтай, М. Кузмин, В.Розанов, Ф. Сологуб, М. Шевченко, В. Лидин, Ю. Либединский, А. Балабанов.»

Ср.: buecherverbrennung.de/Autoren/autoren.html

Да, вот ницшеанец Максим Горький в список не попал, а Зощенко в списке на сожжение есть. А в Берлине была, между прочим, сожжена и книга воспоминаний художника Леонида Пастернака о Льве Толстом
(kulturagz.ru/Archive/Issues/vipusk_2000_1/Rubriks/Palitra/a4.htm)
Председатель имперской палаты литературы Ганс Йост так объяснял дух времени:

«Перековка, требуемая национал-социалистической революцией, не могла бы быть осуществлена просто за письменными столами. Молодой задор революции постучался и в храм Муз. Вот почему сразу после захвата власти так необходима была самая решительная чистка нашей словесности от чуждых элементов, которые одновременно являются и элементами подрывными».

Ведомство Геббельса печатало так называемые «огненные призывы», сопровождавшие сожжение книг:
buecherverbrennung.de/_Feuerspruche_/_feuerspruche_.html

1. Rufer: Gegen Klassenkampf und Materialismus, fuer Volksgemeinschaft und idealistische Lebenshaltung. Ich uebergebe der Flamme die Schriften von Marx und Kautsky.

«Против классовой борьбы и материализма! За народность и идеалистическое мировоззрение. Я предаю огню писания Маркса и Каутского».

2. Rufer: Gegen Dekadenz und moralischen Verfall! Fuer Zucht und Sitte in Familie und Staat! Ich uebergebe der Flamme die Schriften von Heinrich Mann, Ernst Glaeser und Erich Kaestner.

«Долой декадентство и моральное разложение! Упорядоченному государству – порядочную семью! Я предаю огню сочинения Генриха Манна, Эрнста Глэзера и Эриха Кестнера.»

3. Rufer: Gegen Gesinnungslumperei und politischen Verrat, fuer Hingabe an Volk und Staat! Ich uebergebe der Flamme die Schriften von Friedrich Wilhelm Foerster.

«Возвысим голос против уклонистов и политических предателей, отдадим все силы народу и государству! Я предаю огню сочинения Фридриха Фёрстера»

4. Rufer: Gegen seelenzerfasernde Ueberschaetzung des Trieblebens, fuer den Adel der menschlichen Seele! Ich uebergebe der Flamme die Schriften des Sigmund Freud.

«Нет растлевающей душу половой распущенности! Да здравствует благородство человеческой души! Я предаю огню сочинения Зигмунда Фрейда.»

5. Rufer: Gegen Verfaelschung unserer Geschichte und Herabwuerdigung ihrer grossen Gestalten, fuer Ehrfurcht vor unserer Vergangenheit! Ich uebergebe der Flamme die Schriften von Emil Ludwig und Werner Hegemann.

«Нет фальсификации отечественной истории и очернительству великих имен, будем свято чтить наше прошлое! Я предаю огню сочинения Эмиля Людвига и Вернера Хегемана».

6. Rufer: Gegen volksfremden Journalismus demokratisch-juedischer Praegung, fuer verantwortungsbewusste Mitarbeit am Werk des nationalen Aufbaus! Ich uebergebe der Flamme die Schriften von Theodor Wolff und Georg Bernhard.

«Нет - антинародной журналистике демократически-еврейского пошиба в годы национального восстановления! Я предаю огню сочинения Теодора Вольфа и Георга Бернгарда.»

7. Rufer: Gegen literarischen Verrat am Soldaten des Weltkrieges, fuer Erziehung des Volkes im Geist der Wahrhaftigkeit! Ich uebergebe der Flamme die Schriften von Erich Maria Remarque.

«Нет - писакам, предающим героев мировой войны. Да здравствует воспитание молодежи в духе подлинного историзма! Я предаю огню сочинения Эриха Мария Ремарка.»

8. Rufer: Gegen duenkelhafte Verhunzung der deutschen Sprache, fuer Pflege des kostbarsten Gutes unseres Volkes! Ich uebergebe der Flamme die Schriften von Alfred Kerr.

«Нет засорению и уродованию родного немецкого языка. Крепите заботу о языке – величайшем сокровище нашего народа. Пожри, огонь, сочинения Альфреда Керра.»

buecherverbrennung.de/Bucherverbrennungen/bucherverbrennungen.html

Между прочим, Эрих Кестнер был одним из немногих писателей, кто решился пойти на эту процедуру и лично присутствовал при произнесении приговора. Он так вспоминал потом об этом помпезном зрелище, организованном министром народного просвещения и пропаганды доктором Йозефом Геббельсом:

«Он прокричал имена 24-х писателей. Я оказался единственным, кто почтил этот спектакль своим присутствием. Я стоял возле университета, зажатый со всех сторон студентами, одетыми в форму штурмовых отрядов, смотрел, как огонь лижет обложки наших книг, и слушал сальные тирады этого мелкотравчатого лжеца. Похоронный ветер дул над городом. Вдруг раздался визгливый женский крик: «Да вон же стоит сам Кестнер!» Это была молодая артистка кабаре, пораженная таким открытием до истерики».

Но тогда, в мае 1933, ни книги, ни людей не сжигали с методичностью, которую гитлеровская Германия еще освоит к концу 30-х – началу 40-х годов. Сигнал, поданный книжными кострами, распознан немногими. Пока еще весь многомиллионный народ верит посулам своего вождя.

Гитлер:
«Немецкий народ! Дай мне четыре года!..»

Пройдет трижды по четыре года, прежде чем этот голос захлебнется.

А мы вернемся из Кёльна в Берлин, на площадь Августа Бебеля. В 1995 году здесь был установлен монумент, внешне, наверное, самый скромный из тех, что отмечают места преступлений нацистской эпохи в Германии. Прохожий замечает только слабое свечение из-под мостовой. Под толстым-претолстым, немного потертым стеклом, замечаешь, присмотревшись, пустые стеллажи. Их ровно столько, сколько нужно, чтобы разместить 20.000 книг. Именно столько сожгли тогда в Берлине. Памятник работы израильского архитектора и скульптора Миши Ульмана, установили на площади Бебеля шесть лет назад. А сегодня берлинская общественность волнуется. Под площадью собираются построить подземный гараж. Памятник работы Ульмана, конечно, сохранится как художественный объект. Но сотрудники берлинской Академии художеств, да и не они одни, волнуются и требуют вмешательства президента республики Йоханнеса Рау.

Им кажется, что время, когда из соображений удобства автомобилистов можно было бы потеснить горькое историческое напоминание, это время ни в Германии, ни тем более в Берлине пока не наступило.