У входа Вас встречают два огромных стража в доспехах и с деревянными мечами в могучих волосатых ручищах. Длина меча - один метр тридцать восемь сантиметров. Всех, кто короче меча, то есть, детей, собак и кошек впускают бесплатно. С других дерут по три талера - это такие старинные монеты. Меняла тут как тут. Три талера, три марки. Торговцы, зазывалы, маркитантки, рыцари - ну, прямо как будто на съёмки «Робин Гуда» или «Айвенго» попадаешь.

Это кукольник Якоб сзывает народ к своему балагану, где он дает спектакль «Героический Парсифаль».

Думаете, «Парсифаль» - это обязательно сумрачный Вагнер, героика и патетика? Да ничего подобного. Весь театр состоит из ширмы, из-за которой Якоб руководит своими куклами и заливается на все голоса. Периодически и сам кукловод, как чёрт из коробочки, выскакивает из-за ширмы, изображая главного героя «хитроумного и героического Парсифаля». И Парсифаль, и кровожадный дракон из папье-маше, и даже боевой конь Парсифаля постоянно говорят со зрителями. Детишки перед сценой в восторге.

После спектакля я подхожу к запыхавшемуся кукольнику Якобу.

- Особенность моего театра - складная сцена, которую можно перевозить на ослике из одного города в другой. Правда, вместо ослика у меня «Фольксваген». Овёс-то нынче как вздорожал, господин хороший. А ещё особенность - истории, которые я показываю. Например, легенду о Зигфриде и драконе. Ведь Зигфрид - мой земляк, а может статься, и родственник. Он свою викторию над драконом здесь рядышком одержал, в местечке Обервинтер. А всего в моем репертуаре пока пять спектаклей. Правда, некоторые постановки я один исполнить не могу, приходится нанимать парочку-другую смердов. Зато кукол мастерю и задники рисую собственноручно.

В обычной жизни кукольника Якоба зовут Штефан Убах и на жизнь себе и детям и на овёс для «Фольксвагена» он зарабатывает в роли референта по вопросам культуры в обществе ”Kramer, Zunft und Kurzweyl”, которое и устраивает средневековый рождественский рынок. Но об устроителях - потом, мы же ещё и оглядеться толком не успели. И кого только, и чего только на этом рынке нет! Вот кузнец, перековывающий мечи на орала и наоборот. Вот торговцы пушниной и домашними тапочками. А вот разговорчивая шляпница, которая очень удивилась моему микрофону:

- Пусть поведает мне господин, который так странно одет: что за волшебная шкатулка у него в руке? А это что за странная кость? Она что, говорящая? Я всего-навсего простая шляпница, грех господину водить меня за нос! Такого не бывает! Заставь свою кость говорить! По моему хотенью, по шляпному веленью приказываю тебе, кость, говори!

Люди на рынке странные, и говорят как-то странно. Это, что? Средневековый немецкий? – спросил я Штефана Убаха:

- Если бы мы говорили на настоящем средневековом немецком, то нас бы никто не понял. А Вы, чужестранец, и подавно. Мы просто обращаемся к людям в третьем лице, стараемся говорить в сослагательном наклонении. Этот язык больше напоминает немецкий времен Мартина Лютера. Перед началом сезона мы проводим специальные семинары, во время которых торговцы учатся говорить на этом языке. Главное в этом деле - навык. И фантазия.

Однако что-то стало холодать. В таверне нас встречает бородатый виночерпий в шляпе с пером:

- В моей таверне припасены отличные вина: любовные, хмельные, приворотные, а для детишек - виноградный сок. А вот мет, медовуха горяченькая. Из чистого медку сварена, выпьешь - жизнь слаще покажется, и красавица улыбнётся.

Так, что, как говорится, и я здесь был и мет, пиво пил. И по усам текло, и красавицы улыбались. А бородатого трактирщика зовут Франк Зенгербуш. По совместительству он также исполняет обязанности «марктмейстера» - директора рынка.

- Наше общество «Крамер, Цунфт и Курцвайль» устраивает такие рынки уже лет двадцать. Наша задача - сохранение и возрождение средневековой культуры и вымирающих ремёсел. Вот рынки и позволяют людям практиковать эти ремёсла и зарабатывать на хлеб насущный. Мы живём на членские взносы и пожертвования. Вот Вы три талера за вход заплатили? Они пойдут на гонорар музыкантам, акробатам и фокусникам. А за место на рынке торговцы платят аренду. Худо-бедно выживаем.

Ну, и как поется, «выпить, так уж выпить, выпить и покушать!» В харчевне мне в капустный лист наваливают жареного мяса с овощами. Вкусно-то вкусно, только откуда было взяться в средние века рису и картошке? Может, я чего напутал? Зато десерт к трапезе самый, что ни на есть средневековый. Набор инструментов: волынки, бубны, что-то вроде африканского тамтама. Мелодия и слова по принципу - «что вижу, о том пою». Называется ансамбль «Филиа Иррата». Латынь я, правда, подзабыл, если когда и учил, но рискну перевести как «дочери во гневе». Вот я и спросил пригожих дочек, на кого они изволили разгневаться? А они мне хором ответили:

- Мы против налогового ведомства, на него у нас особый зуб имеется, против злых предков, против пробок на дорогах и грибка на ногах. Гнев наш праведный против веселья вздымается, а веселье наше - против гнева. Но особо мы гневаемся на налоговое ведомство. Гнев расцвел в нас после заполнения первой налоговой декларации.

По словам дочек-сестричек, голосить на рынке им приходится, потому что ничему путному они не обучились. А слова и мелодии дошли до них на компакт-диске из пергамента. Поют они на латыни, немецком, итальянском, испанском и других языках, которых не знают и знать не хотят. Вот только с бушменскими диалектами проблемы – никак не удается выговорить взрывное «к», вылетающее из глоток бушменов как пробка из шампанского...

Из Кабула в дюссельдорфскую клинику

В детской клинике Дюссельдорфа, как и во многих других больницах в Германии, лечат детей из кризисных регионов мира. Недавно благотворительный фонд Хаммера доставил сюда двух мальчиков из Афганистана. Наш корреспондент Андреа Рёнсберг побывала в клинике

В коридорах - рождественская музыка, в игровой комнате - елка. А рядом - палата, обитатели которой никак не возьмут в толк, что это за праздник такой и зачем вся эта шумиха. Мальчиков зовут Аламголь и Обайдулла, они на днях прибыли из Афганистана. Журналистов к ним в палату не пускают. Хотя перевести вопросы и ответы есть кому - проживающие в Дюссельдорфе политические беженцы из Афганистана с самого первого дня постоянно опекают маленьких пациентов. Вот и сейчас в палате сидят две женщины в платках и о чём-то шепчутся с Обайдуллой. А почему всё-таки журналистов не пускают? Это объясняет лечащий врач Хольгер фон Кроге:

- Мальчишкам десять и одиннадцать лет. Они за последние месяцы навидались и натерпелись в Кабуле такого, что нам и не снилось. И не только за последние месяцы. У одного нагноение бедренной кости - это явно результат старого ранения. Судя по всему, последствие открытой раны, которую вовремя не обработали. У второго - множественное ранение голени. Это могла быть и мина, и результат ракетного обстрела. И вот этих мальчишек вырвали из семей, привезли в чужую страну. Знаете, если судить по нашим меркам, они ведь выросли в ужасающей нищете. Там совершенно другой уклад жизни. А тут - люди в белых халатах, чужая речь, обследования. Ну, сами посудите...

Впрочем, Аламголь уже довольно хорошо освоился. Он лихо раскатывает по всему отделению на инвалидной коляске. И, как говорит старшая сестра отделения Анне-Мари Крепесек, даже понемногу бунтует:

- Один из мальчиков, Аламголь, никак не хочет смириться с тем, что вокруг - женщины. Как я понимаю, он единственный сын в семье, и привык, чтобы и мать и сёстры относились к нему, как к наследному принцу. Время от времени он читает нам нотации и даже срывается на крик. Я слов не понимаю, но по тону ясно: он - мужчина, его дело приказывать, а долг женщины - кланяться, извиняться и исполнять его прихоти.

В ближайшие дни мальчикам предстоят операции. После этого они еще по две недели проведут в больнице. Но вернуться в Афганистан Аламголь и Обайдулла смогут только через несколько месяцев, когда врачи будут уверены, что маленькие пациенты полностью выздоровели. Да и отъесться как следует обоим не помешает. Выглядят мальчишки года на три, если не четыре моложе своего возраста. Сразу после выписки они будут жить в афганских семьях в Дюссельдорфе. Ну а потом... потом им придётся привыкать к жизни на Родине:- Начнём с мытья. В первые дни мы не могли мальчишек в душ загнать. Они думали, что это какой-то искусственный дождь. О ванне и говорить нечего. А теперь каждое утро рвутся купаться. Даже слово по-немецки выучили - «баден». Вот это будет для них проблема. Ну и еда, конечно. Мы-то их здесь откормим, а какого им дома придётся?