«Министр иностранных дел Германии Йошка Фишер и Министр экологии Юрген Триттин должны немедленно уйти в отставку».

Это требование правой оппозиции звучит всё громче и находит определённую поддержку в стране - достаточно сказать, что парламент был вынужден заниматься «личными делами» этих министров дважды на протяжении одной недели. Эта тема даёт пищу для дискуссий, непрерывной чередой идущих во всех средствах массовой информации. Министрам вменяют в вину их прошлое. Точнее, то, что они принадлежали к числу наиболее активных, даже воинственных участников левого движении шестидесятых - семидесятых годов и, более того, были связаны с террористами. Всем ясно, что эти обвинения объясняются прежде всего желанием правой оппозиции «демонтировать» правительство Шрёдера - страна уже входит в предвыборную борьбу.

Однако, если бы всё ограничивалось только этим, то рассказывать вам (живущим в России) об этом деле вряд ли бы стоило, хотя вопрос о том, может ли человек, тридцать лет назад лупивший полицейских, быть шеф-дипломатом современной Германии - этот вопрос сам по себе интересен. Но нет, суть проблемы значительно шире: современное общество пытается понять, насколько вообще допустимо насилие в политической борьбе? Насколько широки властные полномочия государственных структур? Может ли индивид отвечать насилием на насилие со стороны государства? Можно ли ставить знак равенства между левыми беспорядками 60-х - 70-х годов, и современным терроризмом «бритоголовых».

А за всем этим стоит ещё один вопрос: как немцы сегодня оценивают смысл того, что было тогда в конце шестидесятых - в начале семидесятых и что нередко определяют выражением «шестьдесят восьмой год»? Журнал «Штерн» предложил на этой неделе четыре варианта ответа на вопрос о значении «шестьдесят восьмого»: это было необходимо для того, чтобы немцы стали свободными. Это было заблуждением. Значение «шестьдесят восьмого» преувеличивается. Сейчас стране был бы нужен новый «шестьдесят восьмой». Так вот, тридцать процентов уверены, что Германии было необходимо пройти через это тогда, а сорок процентов считают, что Германии совсем не повредил бы и новый «шестьдесят восьмой».Чтобы понять, как всё это связано с двумя министрами, напомню их прошлое.

Йошка Фишер, продолжающий оставаться самым популярным членом кабинета Шрёдера, родился в 48-м году. Окончил гимназию в середине 60-х и сразу оказался в пучине студенческих волнений. Правда, сам он студентом так и не стал - политическая активность не оставила времени для систематических и регулярных занятий - но Фишер всерьёз и глубоко интересовался теорией - штудировал Гегеля, Маркса, Мао Цзедуна. Ездил в различные университеты на лекции Адорно и Хабермаса - философов, которые в том время были властителями умов левой молодёжи. Попытался применить теорию на практике - устроился на завод концерна Опель в Рюссельсхайме и агитировал рабочих, но был за это уволен. С 68-го по 75-й год энергичный Фишер был активистом франкфуртской группировки «Революционная борьба», участвовал в многочисленных и далеко не всегда мирных демонстрациях и стычках с полицией. Постепенно эта борьба становилась всё менее мирной, граница между демонстрациями и терактами размывалась всё сильнее. В 77-м, когда волна левого политического терроризма захлестнула страну, Фишер, как он сам выражается утратил всякие иллюзии и отошёл от ультралевых. Вскоре, в начале 80-х, он нашёл себя в партии «Зелёных», которая тогда выходила на политическую арену Германии.

Юрген Триттин, наименее популярный министр в кабинете Шрёдера, на шесть лет моложе Фишера - родился в 54-м. Получил высшее образование. Учась в университете, оказался в коммунистической ячейке. Но сейчас Триттина обвиняют не в этом, а в том, что он в 77-м году принимал участие в написании памфлета, составленного как некролог по случаю убийства террористами генерального прокурора Бубака, но в то же время выражавшего «скрытое удовлетворение» этим убийством. Правда, заканчивался этот «некролог» словами осуждения терроризма: «путь к социализму не может быть устлан трупами. Левые не должны быть киллерами». Триттин вынужден доказывать, что он не согласен с этим памфлетом, осуждает терроризм и сочувствует родственникам убитого тогда прокурора и других жертв терроризма.

Немецкий левый терроризм вырос из движения протеста второй половины 60-х годов. Протеста, который только частично был вызван неудовлетворительным состоянием дел в западных университетах. Значительно больше левых пугало другое: они говорили о кризисе западной парламентской демократии. В Германии этот кризис , по их мнению, проявлялся прежде всего в том, что возникло правительство большой коалиции, объединившее противников: ХДС/ХСС и социал-демократов. Именно это шокировало многих: как, Брандт, лидер оппозиции, вдруг стал союзником противника? Немцы впервые увидели, но еще не осознали, что черные и красные могут быть не только соперниками. Но именно тогда стало ясно, что лидеры социал-демократов, также как и их противники, зависят от системы, должны учитывать экономическую ситуацию и вообще всё многообразие сил, действующих в стране. Оппозиции в парламенте не стало.

Её роль взяла на себя улица - возникла, так называемая, "внепарламентская оппозиция", которая, как пишут исследователи, по сути стремилась к изменению политического, общественного и экономического порядка в Западной Германии. При этом все больше говорилось о допустимости насилия. К резкой радикализации внепарламентской оппозиции привели две трагедии, которые выделяются из всех событий того времени: 2 июня 67 года в Западном Берлине во время демонстрации протеста против визита в Германию шаха Ирана полиция застрелила студента Бенно Онезорга. Почти через год на пасху так же в Берлине правый экстремист тяжело ранил студенческого лидера Руди Дучке, после этого начались столкновения с полицией, беспорядки, появились баррикады. Впервые за пятьдесят лет страна оказалась четко разделенной: крайне левые против всех остальных.

Весной 68-го было возбуждено около двух тысяч дел против тех, кто называл себя внепарламентской оппозицией. Возникли разрозненные левоэкстремистские группы, которые, подражая латиноамериканским партизанам Че Гевары, действовали под лозунгом: "Ломайте всё, что ломает вас". Едва ли не каждый день где-нибудь да горели полицейские участки и машины, судебные здания и тюрьмы. В берлинском подполье возник Центральный совет неуловимых мстителей.

2 апреля 68-го года на террористической сцене появляются главные персонажи трагедии под названием РАФ. Трагедии, которая продолжалась четверть века и в в которой было множество убийств, взрывов, похищений...

2 апреля 68-го года Андреас Баадер и его подруга Гудрун Энслин поджигают два крупных универмага во Франкфурте. Вскоре поджигатели, однако, оказываются перед судом. Там их защищает берлинский адвокат Хорст Маалер, а широкое освещение процесса в прессе берет на себя левая журналистка Ульрике Майнхоф.

Таким образом возникает ядро будущей ультра левой террористической организации РАФ - Роте армее фракцион. Иными словами филиал советской Красной армии, филиал, который - по мысли подпольщиков - должен довести до конца дело, начатое большевиками. Но о РАФ и о борьбе с нею, если хотите, мы расскажем в отдельных передачах, а сейчас только об атмосфере, в которой всё это возникало и в которой начинал свою сознательную жизнь Министр иностранных дел сегодняшней Германии Йошка Фишер.

В конце пятидесятых в Западную Европу вместе с американским образом жизни пришел и его антипод - протест против сытости, самодовольства, пресыщенности и конформизма. Появились длинноволосые битники - протестовавшие против атомной опасности, против антикоммунистической охоты на ведьм, против потребительства и гонки за прибылью. "В погоне за долларами миллионы людей топчут и расталкивают друг друга: вырывая, хватая, вздыхая, умирая (это сказано не сегодня в России, а сорок лет назад в Америке!), человек, для того, чтобы потреблять, должен работать, но при этом он производит новые предметы потребления, которые ему в общем-то и не нужны. Все связаны этой цепью: работа, товар, потребление, работа, товар, потребление...", - писал с осуждением один из апостолов протеста.

В начале шестидесятых носители этих идей с песнями протеста - длинноволосые, немытые и оборванные - появились на улицах больших немецких городов. Летом шестьдесят второго в Мюнхене - в районе Швабинг - полиция попыталась задержать двух таких гитаристов за нарушение покоя, но слушатели - молодежь - воспротивились, точнее взбунтовались...Четыре дня и четыре ночи продолжались бои молодежи с полицией. В историю они вошли как Швабингское побоище. Но центром событий был Берлин. Западный, конечно.

Многочисленная берлинская левая и анархистская молодежь жила прежде всего борьбой против американской агрессии во Вьетнаме и американского империализма вообще. Наиболее яркий пример - так называемая "Коммуна номер 1". Она возникла в Берлине в 67-м году и была "попыткой революционизации буржуазного индивида", при этом коммунары обещали своим сторонникам (дословно):

"...неограниченное развитие и удовлетворение сексуальных потребностей, преодоление разобщенности, борьбу за освобождение от тисков капиталистического общества".

В мае 67-го на своей кухне коммунары приготовили пудинг, который собирались бросить в американского вице-президента Губерта Хемфри во время его визита в Берлин. Они задумывали свою акцию как протест против политики США во Вьетнаме. Однако агент полиции, засланный в коммуну, изобразил все это как подготовку покушения и коммунары были арестованы. Правда, ненадолго.

Но после освобождения они, как бы стремясь доказать свою готовность к терроризму, затеяли новую - на сей раз литературно-политическую «шутку». Её идея родилась после страшного пожара в брюссельском универмаге 22 мая 67-го года, когда погибло более трехсот человек. В связи с этим пожаром коммунары, которые не имели к нему никакого отношения, выпустили серию явно провокационных листовок. Первая называлась

"Новые формы демонстрации опробованы в Брюсселе".

Во второй листовке говорилось:

"Пылающий универмаг и горящие в нём люди дают Европе почувствовать то, что вьетнамцы переживают постоянно. Мы сочувствуем погибшим в Брюсселе и их родственникам, но выражаем наше восхищение решительными и дерзкими..."

Третья листовка прямо спрашивала:

"Когда загорятся берлинские универмаги?"

и поясняла:

"Нашим бельгийским друзьям наконец удалось приобщить соотечественников к веселым событиям во Вьетнаме. Брюссель стал Ханоем. Если в ближайшее время у нас взорвется какая-нибудь казарма, или обвалится какая-нибудь трибуна на стадионе, не удивляйтесь этому, как не удивляетесь вы бомбардировкам Ханоя. Брюссель - пример для нас! Гори, магазин, гори!"

Прокуратура эти литературно-провокационные шутки восприняла всерьез и обвинила коммунаров в подстрекательстве к поджогам. Отметив, правда, что призывы не были поддержаны. Суд состоялся почти через год и оправдал коммунаров, поскольку не усмотрел в их действиях НАМЕРЕНИЯ поджигать. Сами же листовки были расценены судом как сатира.

В аналогичной атмосфере - только во Франкфурте - жил тогда и Йошка Фишер. По случайному стечению обстоятельств именно Франкфурт выбирает для своей первой террористической акции Андреас Баадер.

2-го апреля 68-го года он вместе с Гудрун Энслин устраивает поджог двух универмагов во Франкфурте на Майне.

Всё организовано примитивно просто: будильники, батарейки от фонарика, проводочки, клейкая лента, бутылка с бензином, самодельная взрывчатка. Бомбы были положены в отделах мебели и одежды в конце рабочего дня и взорвались около полуночи. Поджигатели позвонили в полицию и сообщили о том, что совершили акт политической мести.

Никто не пострадал, основной ущерб был нанесен не огнем, а водой, пожарниками. Страховка оценила урон в полмиллиона марок. Но уже к обеду следующего дня полиция, получив сигнал от знакомых Баадера, арестовала поджигателей, нашла вещественные доказательства. Германия была шокирована случившимся, только "Коммуна номер один" написала в специальной листовке:

"Мы понимаем, что нынешняя психологическая ситуация в стране заставляет отдельных людей обращаться к этому - крайнему -средству".

Адвокат Баадера видел мотив его поступков еще глубже:

"Это протест не столько против вьетнамской войны, сколько восстание против того поколения, которое было соучастником гитлеровского режима (неважно активно или пассивно). Обвиняемые извлекли из прошлого свои уроки и ни в коем случае не собирались подчиняться этому обществу, построенному на подавлении, эксплуатации и несправедливости".

Адвокат Малер подчеркнул, что с обычными мерками подходить к этим обвиняемым невозможно, в тюрьму отправлять их тоже нельзя - впервые тогда заговорили о том, что поджигателей надо рассматривать как политических противников.

Парадоксально, но факт - этот самый Малер, фактически, один из организаторов РАФ, сегодня столь же страстно поддерживает идеи неонацистской НДПГ. Но об этом мы поговорим в другой раз, а пока вернёмся в 68-й год. Тогда ныне покойная Ульрика Майнхоф, чья дочь, кстати, стала инициатором нынешнего скандала вокруг Йошки Фишера, написала в комментарии под названием "Поджог универмага":

"Поджог, в принципе, плох тем, что от него могут пострадать невинные люди. Поджог универмага плох потому, что поджигатели объявили это политическим актом против капиталистического вещизма. Но на самом деле поджог идет на пользу капитализму, поскольку ущерб магазину будет возмещен страховой фирмой и все на этом только заработают, а значит это не революционный акт, а поддержка режима. Прогрессивный момент поджога универмага заключается не в уничтожении товаров, а в самом факте нарушения закона".

Вот это - сознательное стремление к нарушению законов, готовность к насилию, которые отличали Ульрику Майнхоф, Андреаса Баадера и вообще весь РАФ и приписывают сейчас некоторые Йошке Фишеру. Он защищается:

- В квартирах, где мы тогда жили, никогда не хранилось ни оружия, ни бутылок с зажигательной смесью. Никогда мы не давали и пристанища террористам. Я заявляю это ясно и однозначно. Я никогда не бросал бутылок с зажигательной смесью и никогда не призывал к этому.

Заявил, например, Йошка Фишер в Бундестаге на слушании по поводу его прошлого. Правда, на следующий день, когда оппоненты «вспомнили», что читали в книге одной из бывших террористок, о том, как она пряталась от полиции у Фишера и Кон-Бендита (ныне известного политика из стана «зелёных»), то вспомнил об этом и Фишер. Но при этом тут-же подчеркнул, что в том доме жило много народу. Однако.......

- Я могу сравнить Фишера с преступником, который признает только то, что уже известно следствию.

Это слова полицейского, который едва не сгорел после того, как в его машину была брошена бутылка с зажигательной смесью. Кто это сделал - неизвестно до сих пор. Ясно только, что это был кто-то из участников демонстрации, которой руководил Фишер. Полицейский уверен, что Фишер знает имя преступника.

- Я был воинственным. Я швырял камни. Я участвовал в стычках с полицейскими. Меня били и я отвечал тем же. Я признаю это и отвечаю за это. Но это не значит, что я это насилие оправдываю. Ещё в 77-м году я понял и признал, что это ложный путь. Тогда я был не демократом, а революционером, борцом за свободу.

Подробнее о смысле и значении этой борьбы ровно через неделю. Если у вас есть вопросы или вы хотите высказать своё мнение - пишите. Всего вам доброго!