В независимом издательстве Vidim Books* вышла новая книга писателя Дмитрия Глуховского "Мы. Дневник падения". Это сборник публицистических текстов автора на самые острые темы, публикации в СМИ последних лет, по которым можно проследить, как менялась Россия. Писатель, заочно приговоренный в России к восьми годам тюрьмы за антивоенные тексты, рассказал DW о новой книге, отношении к статусу "иноагента" и приговору Басманного суда, о системной ошибке российских либералов, судьбе своих книг в России и жизни в эмиграции.

DW: Расскажите о своей новой книге: как она родилась, что из себя представляет?

Дмитрий Глуховский: Это антология моей публицистики за почти 15 лет. Если сложить эти тексты вместе, они становятся мозаикой, из которой складывается исчерпывающая картина того, что произошло с Россией. Это попытка объяснить себе и попутно читателям, как мы оказались в этом положении, насколько это было неизбежно и запрограммировано судьбой и нашим действием или бездействием. И как из относительно свободной псевдодемократической страны с как-то имитирующими демократическую деятельность институциями и очень большой степенью личной свободы для граждан мы превратились в классическую, по учебникам, диктатуру. Диктатуру, которая ведет оголтелую и неправедную войну против своих соседей и платит сотнями тысяч жертв за эту войну, в которой нельзя называть вещи своими именами и люди могут иметь свободу только в пределах своего маленького дружеского пузыря.

За 15 лет это падение случилось очень мягко, последовательно. С перерывчиками, которые позволяли думать, что ничего страшного не происходит, привыкать к ухудшающейся ситуации и реагировать со сдержанным оптимизмом на повышение градусов кипятка, в котором нас варили. 

- Какие события вы имеете в виду?

- Смерть Навального, поход Пригожина на Москву, начало войны, мобилизация. Первые громкие события войны, такие как Буча или первые бомбардировки Харькова. Все нарушения нормальности. Я показываю, что самые ужасные события человек способен нормализировать и даже видеть в них рутину. Ты перестаешь реагировать и привыкаешь к ним. И вещи, ранее казавшиеся тебе совершенно невозможными, невообразимыми, недопустимыми, вдруг становятся частью твоей жизни. Поделать с этим ты ничего не можешь, потому что это события тектонического характера, и к ним можно только приспособиться. А через некоторое время ты это уже как-то объясняешь, оправдываешь, а потом даже практикуешь: "Все делают, и я делаю".

- В интервью последних лет вы неоднократно говорили о том, что обычные россияне - против войны и коллективная ответственность не должна на них возлагаться. Но в книге вы транслируете гораздо более пессимистический взгляд. Вы ужасаетесь глубине падения своих соотечественников. Вы поменяли свою точку зрения и больше не испытываете сочувствия к ним?

- Надо понимать, что эта книга очень эмоциональная. Когда происходят невероятные по абсурдности и жестокости события, такие как резня в Буче, или уничтожение театра с гражданскими людьми и детьми в Мариуполе, или бомбардировка кассетными боеприпасами украинских городов, это вызывает непосредственную человеческую реакцию.

Я пытался не только предварять каждую из этих колонок историческим контекстом, но и писать к каждой колонке заключительную часть - взгляд из будущего. Это попытка систематизировать и более спокойно на все взглянуть. Да, разбомбили театр с людьми. Но разве кто-то радовался этому на улицах российских городов? А когда Путин приезжает в Лужники, рукоплещут ли ему так, как рукоплескали Гитлеру, проезжающему по Мюнхену на кабриолете? Видим ли мы счастье на лицах соотечественников? Нет. Получается, это фашизм такой, на "от*бись", неискренний. Люди затюканные, озлобленные, потому что в существовании своем достаточно беспросветном не видят других способов обеспечить себе достойную жизнь, кроме как пойти убивать других людей. Это чудовищно. Но не будем забывать, кто их в это за десятилетия оголтелой пропаганды втравил. То, что люди едут убивать других людей, - им оправданий нет. Но в первую очередь нужно предъявлять претензии тем, кто создает для них такие условия.

Считаю ли я, что русский обречен ненавидеть украинца? Нет. Считаю ли я, что это его искреннее, глубинное чувство? Нет. Считаю ли я, что, создай власть любые другие варианты вести человеческую жизнь, русские выбрали бы войну с Украиной? Точно нет.

- Что вы сами для себя открыли, суммировав тексты за столько лет и посмотрев на них в общей массе? Может быть, обнаружили собственные слепые пятна в каких-то вопросах? Нечто, что можно назвать системной ошибкой либерала?

- Системная ошибка либерала одна: я понял, что главный залог успеха зла - это удобный интерфейс. Если зло удобно к пользованию у большей части населения, то не только население, но и западные партнеры готовы смириться со злом.

Путинский режим был удобным. В чем для власти состоит опасность интеллигенции? Не так много прослоек в обществе, понимающих, что происходит. Это, например, люди во власти, но они инкорпорированы и очень заинтересованы в сохранении статус-кво, поскольку это дает им доступ к благам. И есть интеллигенция, которая в силу образования, знания истории тоже понимает, что происходит. У нее нет способов воздействовать на ситуацию, чаще всего нет материального ресурса, и она брезгует пользоваться властным ресурсом. Но она может напрямую общаться с большинством, которое вообще в облаке живет и ничего не понимает, существуя лишь в пространстве огорода, личной жизни и довольствуется мифическими конструкциями.

Задача власти была либо посадить интеллигенцию на короткий поводок, либо ее прикормить. И она ее прикормила. И интеллигенцию, и прогрессивную молодежь. Создала для них комфортную среду обитания в больших городах: парки, площадки, велодорожки, бесплатный wi-fi. Интеллигенции она дала театры, пустила туда Серебренникова, Могучего. Дала свою радиостанцию. И люди согласились на эти правила игры: не бороться с властью, а находиться в вольере, куда власть пустила их щипать травку. И они ее благодушно щипали, наедая пузико, и я в их числе.

Почему никто не радикализировался? Потому что наша жизнь была комфортна. У нас был определенный статус, флер оппозиционности, который давал удовлетворение тяги к приключениям в известных рамках, и при этом не было необходимости по-настоящему с кем-то бороться. Вот тебе телеканал "Дождь", вот "Эхо Москвы", ходи себе, бухти. Но в реальные процессы не вмешивайся. Мы послушно играли по этим правилам. И вот - доигрались.

- Уже почти год как Басманный суд Москвы заочно приговорил вас к восьми годам лишения свободы. Что это значит для вас в бытовом смысле и в смысле метафизическом?

- Это лишение родины прежде всего. Мне теперь нельзя больше - видимо, никогда - ездить домой. Это очень большая степень несвободы. Свобода не ощущается, пока тебя ее не лишают. Это абсолютно естественно-органическое состояние, как воздух, которым ты дышишь. Только когда в комнате становится душно, ты замечаешь, что-то не то, хочется открыть окно.

Восемь лет лишения свободы - в моем случае это было решение символическое, потому что я был не в России. Это был скорее жест устрашения для тех, кто еще в России находится. Тем не менее, разумеется, это меняет жизнь полностью. Хотя я много путешествовал, в России я проводил значительную часть времени. И моя работа была вся связана с Россией, и мои личные отношения.

Другое дело, что Россия нынешняя - это не та страна, что была два года назад. Есть декорация, в которой разворачивается спектакль. Довольно шизоидный, в котором есть реальность, которую мы не замечаем, есть вещи, о которых мы не можем говорить. Есть огромные области тьмы в сознании, о которых мы запрещаем себе думать. Даже если это сытая жизнь, даже если люди там пытаются веселиться, я понимаю, что я туда вернуться бы не хотел. Той России, которую я любил, сейчас нет. Может быть, она вернется когда-то. Но сейчас на ее месте формируется, незаметно для тех, кто там живет, нечто совершенно другое. Формируется новая ментальность, которую я не до конца понимаю и могу только догадываться, на чем она стоит и чем питается. Есть ощущение, что она питается человеческими душами. Люди, которые там живут, вынуждены кусочками своей души эту систему кормить. Это все тяжело очень проживается. Ты пытаешься об этом не думать, но в итоге все время только об этом и думаешь.

- Нет ли страха, что страна дотянется до вас?

- Страна с завидной периодичностью дотягивается до кого хочет. Просто в этом страхе бессмысленно существовать. Люди живут в Киеве или в Харькове под обстрелами. На них в любой момент может упасть ракета. Но они живут как-то с этим. К жизни в страхе привыкаешь, и это становится фоном. Повлиять ты на это не можешь.

Ковид очень сильно повысил толерантность к возможности смерти. До этого казалось, что смерть - это то, что бывает с другими. Во время ковида мы все примерили это на себя.

А у страны, конечно, есть такие возможности. И она раз за разом это показывает. То там менеджера газовой  компании топором зарубят. То здесь какого-то летчика беглого расстреляет. То кто-то из окна выпадет. Такая волшебная страна.

- Несмотря на все эти драматические события, развернувшиеся вокруг вашего имени из-за антивоенной позиции, вы известны прежде всего как писатель-фантаст. Пишете ли вы сегодня художественную прозу? Есть ли сюжеты, которые вас вдохновляют?

- Фантастика наскучила мне некоторое время назад, и я сейчас занимаюсь проектами скорее реалистическими. Мне не хотелось бы продолжать себя определять согласно одному жанру сторителлинга. У меня есть театральные проекты. В прошлом году в Лондоне состоялась премьера спектакля, который Максим Диденко поставил по моей пьесе "Белая фабрика". Это история, которая случилась в гетто во время Второй мировой войны, во время Холокоста. Есть некоторые современные истории, которые мне хотелось бы тоже театральным языком рассказать. Есть попытки написать следующую книгу, но непросто у меня это идет, если честно. Пытаюсь работать дальше в области кино. Много проектов на разной стадии готовности.

У меня есть идея пьесы, события в которой происходят в современности. Книга, которую я начинал писать, описывает довоенные события. Есть истории, которые происходят не с российскими героями. У меня за время моих путешествий и жизни в других странах накоплен опыт, как устроены другие общества и другие ментальности. Теперь можно попробовать об этом написать.

- Что происходит с вашими уже изданными книгами в России? Их изымают из продажи, уничтожают?

- В прежние идеалистические времена со мной стали действовать относительно правовым путем, подвергнув меня определенным процедурам преследования. Сначала меня обвинили, потом расследовали дело, потом вынесли приговор, попутно признав меня "иноагентом". Книги "иноагентов" продавать просто так нельзя, но если в обложке, то вроде как можно. Понятно, что это все равно цензураи преследование, но, тем не менее, все эти этапы были соблюдены.

Сегодня мы видим иную картину - например, с Акунинымпошли по другой схеме. Не дожидаясь судов, его объявили террористом и блокировали продажу всех его книг, всех транзакций. Просто нажав на кнопку. В отношении меня таких мер еще нет, поэтому книги все еще находятся в свободном доступе, в открытой продаже. Но, думаю, недолго это продлится.

Сразу же после того, как меня объявили в розыск, закрыли мой спектакль. Театр Ермоловой, подшефный театр следственного комитета, решил, что есть некоторая нелогичность в том, что у них в репертуаре пьеса подследственного. И они, не дожидаясь никаких указаний, просто закрыли его. Это было в мае 2022 года, спустя несколько месяцев после начала войны.

У власти синдром дефицита внимания. Знаете, в детских парках есть такие автоматы с лягушками, которых надо по головам молотить? И вот такая лягушечка выпрыгнула - пам! - а ей молоточком дали по голове. И непонятно, когда какой лягушке прилетит. Иногда отвлеклись на что-то другое, лягушке не досталось. В такой ситуации живем и работаем.

Но все равно это вопрос времени. Борьба с инакомыслящими будет усиливаться. И мы видим, что уже речь идет не только об активистах и журналистах, но о любых публичных персонажах, позволяющих себе критику любых действий власти. Это сразу еретик, его на костер. 

*Vidim books - новое независимое издательство и платформа для дистрибуции книг авторов, которых в России преследуют по политическим мотивам и чьи произведения больше не могут быть изданы на родине. После книги Дмитрия Глуховского в издательстве выйдет книга журналиста Сергея Николаевича "Статус: свободен", в которой бывший главный редактор "Сноба" создает коллективный портрет новой творческой эмиграции в беседах с Чулпан Хаматовой, Кириллом Серебренниковым, Ингеборгой Дапкунайте, Максимом Галкиным и другими. Также в планах издательства - произведения Андрея Кураева, Виктора Шендеровича, Андрея Зубова, Веры Полозковой и других знаковых журналистов и писателей.