Соосновательница Международного историко-просветительского, благотворительного и правозащитного общества "Мемориал" Ирина Щербакова в беседе с DW поделилась своими взглядами на март 1953 года, осознание прошлого, СССР после Иосифа Сталина, войну в Украине и трансформацию власти в современной России. Российский "Мемориал" стал одним из лауреатов Нобелевской премии мира 2022 года.

DW: Ирина Лазаревна, 5 марта 2023 года исполняется 70 лет со дня смерти Иосифа Сталина. В марте 1953-го вы были маленьким ребенком. Вы помните это событие?

Ирина Щербакова: Да! Как ни смешно звучит, именно со смертью Сталина связаны мои первые сознательные воспоминания. Знаете, дети ведь помнят какие-то "блики". Я помню, что к моим родителям, к моим бабушке и дедушке приходили люди, некоторые из них уже были уволены с работы. Известно, что Сталин планировал новую волну репрессий. И что-то такое носилось в воздухе: что же это, что теперь будет? Может быть, Сталин - последняя преграда? Может быть, если он сейчас умрет, то начнется кровавый террор, который вообще захлестнет всех? Потому что Сталин все-таки в глазах многих оставался каким-то таким марксистом и соратником Ленина. Эти иллюзии тоже были у людей. Как писал Наум Коржавин, обращаясь к России: "В тяжелом, мутном взгляде Маленкова/Неужто нынче вся твоя судьба?" Боялись ужасно. И ждали.

Но по тем же детским ощущениям я помню, как после этого ледяного марта наступает весна и становится тепло. Ведь действительно: прошло буквально чуть больше двух недель, и Берия начинает, так сказать, отпускать эту пружину, понимая, что он может удержаться, только эту пружину отпустив. Начинается реабилитация осужденных по "делу врачей", в газетах публикуется письмо о запрещении "мер физического воздействия" - то есть запрещении применения пыток.

А где мы оказались сейчас? Это просто страшно себе вообразить. Если даже в сталинские времена пытки совершались тайно, о них рассказывали только шепотом люди, выходившие из тюрем и лагерей, то сейчас все всё видят и знают: и что людей электрошокером пытают, что в колониях творится насилие. И как-то, так сказать, не то чтобы общество в массовом порядке против этого протестовало. И вот это для меня как для историка совершенно страшный поворот.

- На совести Сталина и его окружения - миллионы человеческих жизней, исковерканных судеб, уничтожение интеллектуальной и культурной элиты страны. При этом в последние годы в России снова появляются памятники "отцу народов", только что бюст генералиссимусу открыт в Волгограде, переименованном по случаю годовщины Сталинградской битвы на один день в Сталинград. Как это могло стать возможным?

- Это связано с трансформацией путинского режима и с той ролью государства, которая снова провозглашена. Как только в качестве символа этого государства стал возникать Сталин, нам в "Мемориале" стало очевидно, куда эта страна движется. Происходило это на протяжении двадцати лет - шаг за шагом, закон за законом. Как только главной доктриной стал агрессивный национализм, в котором главную роль играет сильное государство и миф вокруг "великой Победы", творцом которой, оказывается, был не советский народ (как это формулировал Хрущев), а Сталин, стало очевидно, что время отматывается назад, в эпоху до XX cъезда. Если Сталин становится символом государства, то совершенно очевидно, что открывается путь к насилию, путь к репрессиям. Я уж не говорю о том, что это означает огромную концентрацию власти в руках одного человека, диктатора.

- Чуть более года назад, в конце декабря 2021-го, мы с вами разговаривали на вашей - как выяснилось, последней - выставке в Москве - "Женская память о ГУЛАГе". Предполагали ли вы последующее развитие событий?

- Я лично вообще-то еще с того самого дня, когда, так сказать, был объявлен этот "преемник" (31 декабря 1999 года Владимир Путин был объявлен преемником Бориса Ельцина. - Ред.), была настроена очень пессимистически. Но я, как и мы все, надеялась, что это не зайдет так далеко. Что все-таки такое великое событие, как мирный распад СССР, который я считаю одним из главных перестроечных достижений (ведь могло быть и иначе, как доказал потом страшный пример Югославии), мирное отделение Украины дают надежду на будущее.

Надежды сильно ослабли, когда в декабре 1994 года началась чеченская война. Но все-таки хотелось верить, что будет такое медленное загнивание режима, что все это не будет иметь такого катастрофического характера. С 2014 года, аннексии Крыма, все стало абсолютно ясно. И тем не менее, когда в ночь на 24 февраля прошлого года пришла эсэмэска "Они бомбят Киев", у меня было ощущение падающей на голову крыши.

Речь идет не только о моем индивидуальном восприятии. Будучи историком, я сразу поняла, что произошла страшная катастрофа, последствия которой мы сегодня еще едва ли можем понять - ни для Европы, ни, тем более, для России. Хотя, честно вам скажу, о России мне сейчас даже не хочется говорить, в этой ситуации надо говорить и думать об Украине.

Это тот случай, когда историки видят раньше и больше, чем политологи. И нельзя сказать, что мы не предупреждали о том, что надвигается. Предупреждали.

- Тогда вопрос к вам как к историку. То есть, исходя из известного нам исторического опыта, дальнейшее развитие событий более или менее прогнозируемо?

- Нет-нет, это были бы спекуляции. Конечно, можно себя немножко утешать такой оптимистической датой, как годовщина смерти Сталина - в России мало оптимистических исторических дат. Но никто не может предсказать развитие нынешней ситуации.

На момент смерти Сталина Советский Союз был страной, пережившей войну и одержавшей в ней моральную победу. Сейчас идет неправедная, жестокая, агрессивная война, и непонятно, каким образом после нее может настать оттепель, перестройка и гуманизация общества. Я считаю, что эта война - катастрофа и начало конца путинского режима. Но война - это очень опасная "подложка" для перемен.

- "Мемориал" на протяжении десятилетий проделывал грандиозную и очень широко расходящуюся по стране работу. И казалось, что точка невозврата уже пройдена, что это будет что угодно, но только не открытие новых памятников Сталину. Почему так произошло?

- Осознание прошлого - процесс очень трудный, требующий очень больших усилий и от всего общества, и от государства. "Мемориал" один эту работу совершить не мог. Нужны были очень большие средства и осознание того, что это жизненно необходимо. Сперва у государства на это не было сил, а потом возникло такое отношение ко всему: "Ну да, было, но было в прошлом. Ну, плохо, что жертвы, но дайте нам вообще-то просто жить, не мучайте нас больше этим. Давайте мы лучше вспомним "как хорошо мы плохо жили" в брежневское время". Произошла некая канонизация, нормализация советского прошлого.

Нам не удалось убедить людей, что никакие реальные реформы невозможны, пока мы не признаем: наши дедушки и бабушки, наши родители, да и мы сами жили в преступном государстве, в преступной бесчеловечной системе. Этого люди не готовы были принять в 90-е годы.

- И, по-видимому, не готовы и сейчас.

- Сейчас еще меньше, чем тогда! А в результате мы пришли к тому, к чему пришли. Главная суть нынешней диктатуры - ее репрессивный характер. И если до войны людям еще могли внушить, что репрессии направлены не против всех, а против "тех или этих", то сейчас война и мобилизация показывают, что к происходящему причастны все, все в это втянуты.

- О прогнозах больше не спрашиваю.

- Вы знаете поговорку: "В России надо жить долго". Тогда, может, доживешь до оттепели, реформ, смерти тирана. Моя бабушка всегда любила это говорить, чтобы нас утешить: "Я пережила всех, начиная с Александра III, ничего, переживете и вы этих".

Я не могу смириться с прогнозами что "все пропало", а таких сейчас очень много. Но цена, которую придется заплатить, если Россия встанет на другой путь, будет очень высокой. И от коллективной вины - это не юридическое понятие, а историческое, - никто не уйдет.

Смотрите также: