В 2014 году в результате военных действий в Донбассе в Украине насчитывалось около 1,5 млн внутренне перемещенных лиц. Большинство из них начали новую жизнь на подконтрольных Киеву территориях Луганской и Донецкой областей. Спустя 8 лет в этих регионах происходят едва ли не самые ожесточенные бои, и люди снова вынуждены бежать от войны, которую против Украины развязала Россия. DW приводит истории "двойных" переселенцев.

Луганчанка Ольга, в 2014 году переехала в Северодонецк, где сейчас идут бои

"До 2014 года у меня была абсолютно нормальная жизнь в Луганске, как у всех людей - квартира, любимая работа, муж, дети учились в школе. Все было налажено. Я работала парикмахером сама на себя, преподавала в студии красоты парикмахерское искусство - и даже предположить не могла, что произойдет такое. Предпосылок этому я не видела. Скажу больше, когда наблюдала за событиями в Грузии, я не очень понимала людей, которые ехали из своих квартир, домов, городов. Мне было непонятно, как можно покинуть свой дом. Тогда я не думала, что когда-нибудь сама окажусь в такой ситуации. Весной 2014-го я не понимала, что происходит. Это был разрыв мозга, действительно безумная пропаганда - нам рассказывали, что Украина нападает на свои территории, а кто-то там - "кого там нет" - их защищает. Я понимала, что Украина не может стрелять сама в себя.

После захвата здания СБУ (Службы безопасности Украины в Луганске. - Ред.) некоторые мои подружки начали кричать, что они сепаратистки и гордятся этим. До этого разговоров об отделении Донбасса от Украины я не слышала. Да, кое-где были разговоры, что в России люди лучше живут и было бы хорошо, если бы у нас было так же. В городе было ошибочное представление, что в России хорошо. Если там так хорошо, ну собирай чемодан и поезжай. Я в Луганске до 2014 года чувствовала себя комфортно и стабильно. Представить себе не могла, что все выльется в восемь лет оккупации. Всерьез этот цирк я не воспринимала. Надеялась, что силовики все это разгонят. Но этого не случилось.

Мой муж и брат работали в правоохранительных органах. Когда в конце июня на работу пришли их задерживать, я поняла, что нам пора ехать. Они (сепаратисты. - Ред.) потребовали принять их власть и позицию. Муж и брат отказались, потому что присягали на верность Украине, а не какой-то "шарашкиной конторе". К тому же в те дни я видела собственными глазами обстрел района неподалеку от меня, эти снаряды летели со стороны Луганска, а по телевизору убеждали, что это со стороны Счастья (город в 20 километрах от Луганска. - Ред.), где тогда стояла украинская армия. Нам повезло, что у мужа и брата были написаны заранее рапорты на отпуск, поэтому мы этим воспользовались и поехали в Харьков к тете с большой надеждой, что скоро вернемся.

Затем в середине августа переехали в Северодонецк, куда передислоцировали работу моего мужа. Все твердили - это временно. На работе мужу постоянно говорили, что это на два месяца и потом назад, потом отсрочили возвращение до Нового года, далее - до Пасхи. Когда прошел год, все поняли, что никто назад уже не вернется. Я довольно спокойно относилась к тому, что нам пришлось покинуть дом. Понимала, что таковы обстоятельства. Но печаль по утраченному там не прошла до сих пор.

Осенью 2015 года я открыла в Северодонецке свою парикмахерскую, потому что надоело работать на кого-то. Дела шли хорошо. В 2019 году я выиграла грант в рамках поддержки малого бизнеса - обновила мебель, рабочие инструменты. Сами с мужем делали ремонт в салоне.

На новости о готовящемся Россией вторжении в Украину я реагировала абсолютно спокойно. Да, Северодонецк близко к линии разграничения, но я надеялась, что повторения 2014 года не может быть. Утром 24 февраля дочь моей подруги позвонила моему сыну и сказала, что началась война. Я покидала быстро вещи первой необходимости, и уже через три часа мы уехали. Я понимала, что особенно ничего не увезу с собой и что моя дочь в опасности в Харькове, где она училась. Нашей задачей было как можно скорее добраться до нее и забрать. По дороге мы заехали в парикмахерскую - я взяла ножницы, фен, расчески, машинки для стрижки, потому что это мой "хлеб". Но очень многое осталось. Я уже молчу о гараже мужа с оборудованием и инструментами для пасеки. Как раз 24 февраля ему должно было прийти устройство, к которому на машину крепится прицеп. Возможно, если бы это началось на два-три дня позже, мы бы все смогли увезти...

Когда мы забрали дочь и ехали дальше в более безопасный город, только тогда я начала думать о том, что вся наша жизнь осталась в Северодонецке, и меня накрыло. Я снова осталась без работы. Также в области остался бизнес мужа - пасека на 150 ульев, которой он занимался многие годы. Фактически это было основным источником нашего дохода. Очень много денег и сил туда было вложено. Я даже боюсь сейчас говорить с мужем об этом. Он грезил пчеловодством. Сейчас начинается сезон, все цветет - там много работы, а наша пасека в оккупации."

Дончанин Николай Осыченко, с 2018 года проживал в Мариуполе, который российские силы блокируют с марта

"До 2014 года я жил в Донецке, работал главным режиссером телеканала "Донбасс". В 2009 году у нас с женой родился сын. Я отремонтировал свой дом в 3,5 километрах от Донецкого аэропорта. В 2014-м я и представить не мог, что может быть так, что это все приведет к оккупации. Предпосылок не было. Меня поражали митинги на площади Ленина - их не посещали дончане, это были приезжие люди - они фотографировались возле McDonald's, не ориентировались в городе. Дончане не верили, что из этих немногочисленных митингов что-то получится, относились к этим людям, как к городским сумасшедшим.

В день освобождения Славянска (в 2014 году. - Ред.) я понял, что в Донецке наступила точка невозврата - когда прочитал новость, что Гиркин (Игорь Гиркин, командир отрядов пророссийских сепаратистов в Донбассе. - Ред.) и вся эта банда зашли в Донецк. Но я и дальше работал, несмотря на "указ" Захарченко (Александр Захарченко, экс-глава самопровозглашенной "ДНР", погиб 31 августа 2018 года в результате взрыва в ресторане "Сепар" в Донецке. - Ред.) о запрете деятельности канала и меня в частности. Нас штурмовали несколько раз, наконец, канал взяли - поставили нас под автоматы. Жену мою, работавшую в налоговой, так же. Было неприятно. Но даже после этого мы оставались в городе, не хотели бежать. Верили, что Донецк освободят, потому что как так может быть, что нас пытаются выгнать из нашего же города. Когда начались бои за аэропорт, нам дома было очень слышно. Однажды мы играли с ребенком, которому в тот момент было почти пять лет, в мяч у дома. Начало громыхать, и я предложил ему идти домой, а он ответил, мол, давай останемся, это не близко. Тогда я осознал, что психика ребенка начала адаптироваться под эти ужасающие процессы, и мы приняли решение, что нужно выезжать.

Мы поехали в Мариуполь на несколько недель на море, как тогда думали, переждать. Тогда морально тяжело не было, потому что мы были уверены, что вернемся. Когда переехали в Днепр, стало тяжелее, потому что пришло осознание, что назад уже ехать нельзя и вернемся мы нескоро.

Впоследствии меня перевели на работу в Киев, но ни столица, ни Днепр мне не стали ментально близкими. В 2018 году мне предложили место руководителя Мариупольского телевидения, и мы переехали в город. Только там я почувствовал себя дома, Мариуполь чем-то напомнил мне Донецк. Там моя семья прожила три самых счастливых года нашей жизни. Нас устраивало все - море, климат, расположение города. Мы жили в удовольствие, на выходные ездили на море, общались с друзьями. В январе 2022 года всерьез задумались о покупке недвижимости.

Сообщения о возможном вторжении для мариупольцев не были чем-то диким. Мы понимали, что возможна эскалация со стороны РФ, но в то же время знали, что оборона города выстроена очень четко. В то же время я рассчитывал, что это все политические торги, что Россия таким образом пытается склонить нас к чему-то, и надеялся на дипломатию.

24 февраля я даже не проснулся от взрывов. Я встал, как обычно, проверил новости и узнал о нападении РФ на Украину. Понимал, что могут быть проблемы с коммуникациями, поставкой еды, денег в банкоматы, поэтому поехал и снял все наличные, закупил еду, воду, как я тогда думал - в достаточном количестве. Приобрел свечи, зажигалки, медикаменты и был спокоен, что защитил свой дом, семью. Как выяснилось, снимать наличные деньги было незачем, потому что деньги во время блокады не стоили ничего.

Я думал, что в 2014 видел войну. Я проходил разные тренинги - как себя вести при обстреле, в случае попадания в плен, в бой, и думал, что готов ко всему. Впрочем, 2022 год показал, что я не готов ни к чему. Это был ад.

Сначала город остался без электроэнергии, воды, теплоснабжения. Когда нас взяли в блокаду, прекратились поставки еды, топлива, наличных денег. Затем пропала мобильная связь - люди попали в информационный вакуум. Это было ужасно. В то же время начался процесс выживания. Выезды из города уже были закрыты россиянами. Поставки топлива тоже прекратились. У меня был полный бак, но я очень экономил бензин, потому что понимал, что машина - мой эвакуационный ресурс. Каждый раз, когда я уходил из дома, мои жена и сын прощались со мной, словно навсегда. Первые дни блокады магазины еще работали - распродавали остатки, пока не обстреляли склады. В магазины пускали по 20-30 человек, все остальные ждали на улице, а это до тысячи человек, очереди были безумны.

6 марта за час до открытия магазина туда пошел мой сосед, чтобы занять очередь у входа. Уже через 20 минут, как рассказала впоследствии консьержка, он постучался в дверь, сделал пару шагов и упал. Из-под него текла кровь. Мы с соседями выскочили на крик. Как впоследствии выяснилось, в ту очередь упала мина или снаряд. Сосед потом рассказал, что людей в центре очереди просто разорвало. Он сам как-то смог дойти домой с двумя осколками в бедре и под лопаткой. Его спасло то, что на первом этаже дома жил санэпидемиолог, который оказал ему первую помощь. Кроме того повезло, что за день до этого в наш дом эвакуировали семью полицейского и за ним в то утро приехали коллеги. Полиция тогда еще работала - вывозила раненых, вела подсчет трупов. Поэтому полицейские отвезли раненого соседа в больницу - ту самую детскую больницу, которую 9 марта разбили бомбой. Его выписали за день до этого.

Когда атаковали ту больницу, которая в 800 метрах от нас, мы подумали, что это сбросили бомбу на наш дом. Он "подпрыгнул", а со стороны больницы погнулись окна, из засыпало землей. Этот сосед плакал, что остался жив, а также потому, что видел, сколько детей там оставалось.

Однажды я поехал в офис за водой и видел картину, которую не забуду никогда - лужи крови на дороге и человеческие мозги, которые ела бездомная собака.

Утром 13 марта я брился в ванной, и раздался дикий звук. Это не назвать взрывом, треском - это звук, пробуждающий в тебе первобытный страх, который тебя поглощает. Взрывная волна меня толкнула в одну сторону, потом в другую. Затем этот звук раздался еще дважды. Когда сын увидел свою комнату - это был ужас. Не только выбиты окна, но и вывернуты рамы, буквально вырваны из стен. Чрезвычайно тяжелые дубовые двери просто вылетели. Мебель вверх дном, все в обломках. Как оказалось, самолет сбросил три ракеты, которые упали в 50 метрах от нашего дома. После этого наш дом был уже непригоден для жизни. Мы все спустились на цокольный этаж и спали всем домом. Дети на матрасах, на стульях - пожилые люди. Это было самое теплое помещение. Объясню, что тогда считалось тепло - плюс 12 градусов в помещении, где было много людей. На улице температура достигала минус 10 градусов, в квартирах с выбитыми окнами было минус восемь. Люди надевали на себя все, что только можно.

Каждый день я поднимался на 10 этаж, где была возможность поймать сигнал и записывал маленькие видеоблоги о ситуации в городе. 14 марта я поступил так же и увидел информацию, что люди уезжают по "зеленым коридорам". Я собрал жильцов дома и объявил, что мы завтра поедем. Я понимал: если мы останемся, у нас будут мизерные шансы выжить. Уже на следующее утро мы колонной двинулись. Как впоследствии выяснилось, в колонне было 2500 автомобилей. Мы ехали медленно, было много воронок от взрывов, обломков, оборванных проводов. Рядом раздавались взрывы, падали снаряды. Я делал все, чтобы сын не смотрел в окна, потому что повсюду лежали тела людей.

Это было совершенно иначе, чем выезд из Донецка в 2014 году. В Запорожье мы сняли квартиру. Пока нет планов, живем одним днем."

Смотрите также: