10 февраля Германия и мир готовятся отметить 125-летие со дня рождения Бертольта Брехта (Bertolt Brecht) - драматурга и театрального деятеля, идеи и позиция которого остро актуальны и сегодня. Почему? Об этом DW поговорила с Мариной Давыдовой. Режиссер, куратор и публицист покинула Россию после начала вторжения в Украину. С наступающего сезона он возглавит драматическое направление знаменитого Зальцбургского фестиваля.

DW: Кем был Брехт в Советской России и кем он является в России сегодняшней?

Марина Давыдова: Я скажу такую парадоксальную вещь: вроде бы Брехт как человек крайне левых взглядов должен был быть чрезвычайно близок эстетике Советской России и Советского Союза, для которого левая идеология была не только основополагающей, но и единственно возможной. Но когда Брехт появляется в России в послевоенное время, когда приезжает на гастроли Berliner Ensemble, вся советская эстетика от Брехта оказывается уже бесконечно далека.

- Почему?

- Потому что тот удар, который был нанесен в Советском Союзе по всему авангардистскому тренду - а он был не просто уничтожен как культурный феномен, его представители были в большинстве своем уничтожены физически (Мейерхольд был физически уничтожен, Бабель был физически уничтожен) - привел к тому, что воцарилась эстетика совершенно иного толка.

Брехтовский политический театр отличает от российской театральной традиции в первую очередь прямое общение с аудиторией. Это даже по мизансценам легко проследить: основной посыл брехтовского театра, брехтовского артиста, он всегда направлен непосредственно в зал. Брехтовский артист, если совсем просто говорить, всегда помнит о зале, он не притворяется, будто в зале никого нет, что там какая-то отгороженная "четвертой стеной" темнота.

Главная идея русской театральной школы, идущая от Станиславского, состоит в том, что ты как артист как раз существуешь в некоем пространстве за "четвертой стеной", ты делаешь вид, что вообще не знаешь о присутствии каких-то людей там, в темном зале. А у политического театра Брехта всегда есть некий "открытый ход", взаимодействие с залом внутри самого спектакля. И, конечно, к 1950-м годам прошлого века это все (и сам способ взаимодействия с аудиторией, и уж тем более провокационный разговор о политических проблемах) было в СССР вытравлено. Вся сталинская культурная политика была направлена на полное уничтожение каких-либо авангардных трендов, многие из которых были так или иначе породнены с Брехтом. Поэтому я и говорю, что, если рассматривать российский театр в целом, брехтовская традиция не была для него столь уж значима и репрезентативна.

Но при этом парадоксальным образом две знаковые в истории российского театра сцены - любимовская "Таганка" (на заглавном снимке - Театр на таганке, 1977 год. - Прим.ред.) и созданный Кириллом Серебренниковым "Гоголь-центр" - очевидным образом обращаются именно к Брехту и его эстетике. Я не могу сказать, что Кирилл Серебренников - прямой последователь Юрия Любимова. Нет! Но если вы посмотрите на способ бытования этих театральных организмов, он очень родственный, сходный: достаточно вспомнить саму эстетику зданий с обнаженной кирпичной кладкой, надписи на стенах, которые так любили на Таганке. Так вот, два самых популярных, самых ярких, самых опасных с точки зрения власти театра советской и постсоветской России оказываются напрямую связанными именно с брехтовской традицией.

- На Таганке шли пьесы Брехта (к числу культовых спектаклей относился, в частности, "Добрый человек из Сезуана"), в Гоголь-центре Брехта как такового не ставили. То есть, речь идет не столько о текстах как таковых, сколько о позиции, языке, жесте…

- Да, конечно! Строго говоря, Брехта можно ставить и в не-брехтовской традиции. Можно Брехта поставить даже в традиции русского психологического театра. Да, это сложно, потому что там такой мощный заряд своей театральной эстетики, что его сложно переиначить и преодолеть. Но теоретически это возможно. И точно так же в брехтовской традиции можно ставить кого угодно, хоть Шекспира, хоть Шиллера, даже Мольера.

Поэтому я говорю не о пьесах Брехта, а о его театральной эстетике. Именно она была чрезвычайно важна и для "Таганки", и для "Гоголь-центра". И то, что Кирилл Серебренников сейчас оказался именно на территории Германии, то, что он успешен именно здесь, не случайно. В этом есть своя закономерность. Если в России самые яркие театры, связанные с Брехтом, представляют собой скорее исключение, то в Германии брехтовская традиция пронизывает собой весь современный театр. Что бы ты ни смотрел и вне зависимости от того, нравится спектакль или не нравится, почти везде ощущается Брехт. Приведу простой пример: фронтальных мизансцен, в которых артист стоит, повернувшись лицом к залу, и что-то произносит, в любом среднестатистическом немецком спектакле будет значительно больше, чем в среднестатистическом русском спектакле. Это формальный момент, но он очень значимый. Это два противоположных подхода к театру.

Поэтому взаимодействие российской театральной традиции и традиции Брехта в ХХ веке и в начале XXI носят парадоксальный характер: с одной стороны, Брехт нам чрезвычайно родной ("Кто же, как не Брехт?"). С другой стороны - эстетически он нам чужд. Но на самых высоких пиках, которые являются исключениями из правил, но вошедшими в историю исключениями из правил, – там Брехт снова становится очень важен и значим.

- Какова судьба пьес и эстетики Брехта на российских сценах сегодня, после разгрома "Гоголь-центра"?

- Сейчас на российских сценах еще идут спектакли, поставленные до войны. А Брехта и Юрий Бутусов активно ставил, и Лев Додин сравнительно недавно делал "Страх и отчаяние в Третьей империи". Причем Додин в последний период своего творчества стал прямо-таки активным "брехтианцем", он через Брехта и "Гамлета" своего поставил.

Но если мы будем заглядывать в будущее, то - да: делать "брехтовский театр" в России будет все сложнее и сложнее. Потому что говорить о том, что происходит в политической жизни, сейчас невозможно, а Брехт не терпит фальши, не терпит существования в "башне из слоновой кости". Театру в России, если он вообще сейчас как-то будет выживать в условиях жесточайшей цензуры, придется отойти от всего политического и социального. Ему придется уходить в "метафизическую усталость" и экзистенциальную тоску. Их не будут сразу запрещать. Но это все - не про Брехта.

Смотрите также: