Рассказывает Галина Павловна Плигина

 

"В начале лета 1941 года мне было 13 лет, я закончила пять классов. Отец сразу уехал на фронт. Мы жили на Миллионной улице, недалеко от Эрмитажа, в коммунальной квартире, когда-то принадлежавшей архитектору Штакеншнейдеру. У входа стояли кариатиды, внутри был камин, мраморные подоконники, а под потолком по периметру располагались мордочки львов. Перед праздниками мама заставляла нас с сестрой их мыть.



У нас были прекрасные соседи - обрусевшие немцы. Интеллигентные люди, моя мама много взяла от них. В мирное время они отмечали свои праздники, Рождество, и нас приглашали всегда. А во время блокады всегда старались помогать друг другу, мы приносили им хлеб по карточкам. Однажды хлеба не выдавали несколько дней, и мы не виделись долго. А когда пришли, соседка сказала мужу: "Вот видишь, Галочка нам водички принесла, Нина - хлеба, будем пировать, а ты хотел умирать".

Сначала отключили свет, потом воду. Мы стали ходить с сестрой к Неве. А снег выпал в ту осень рано, я возила сестру на санках, у нее было ведро, у меня еще бидончик.

Помню, когда была первая бомбежка, мы все побежали в подвал, стояли и крестились. Но вскоре тревогу стали объявлять все чаще и чаще, и мы уже не покидали квартир при обстреле. Школу нашу в первый же день сожгли, нас перевели в соседнюю. До начала декабря мы еще пытались ходить на уроки, но потом морозы стали доходить до минус 30, да и сил передвигаться у нас не осталось.

Карточки выдавали, но на них можно было получить только кусочек хлеба. Запасы еды закончились быстро и у нас, и во всем городе. Сначала мама делала котлеты из заменителя кофе, потом покупали обойный клей. И эта штука спасла нас. Мама вымачивала клей пять дней в воде, которую привозили мы с сестрой, и жарила блины на олифе. Это мы и ели.

У нас была собака - немецкая овчарка Альма. Мама в октябре 1941 года еще ездила на поля, собирала ботву из-под капусты, варила ее. Кормила этим нас и Альму. Но уже в ноябре мама сказала, что кормить ее больше вообще нечем и надо вести ее усыпить. Поручила она это мне. До сих не могу этого забыть...

Люди тогда и всех кошек своих съели, а я собаку повела усыплять. Но мы не могли иначе. Я привела, ветеринар мне сказал снять с нее намордник, а это было опасно, собака была невероятно злая. Но он просто приказал снять. И собака не сделала никакого движения, все поняла. Он спокойно ее увел. А я поплелась домой, несколько дней не вставала. Нельзя было этого делать, посылать меня... У меня всю жизнь были собаки. Но Альму не могу забыть…

Помню, как шли пешком через весь город к нашей тетке, чтобы помогла попасть в эвакуацию. Прошли по льду Невы, стали подходить к больнице и подумали издалека, что там лежит много дров, а подошли ближе: это лежали люди... В храм Спаса на крови свозили умерших. Потом у людей уже не было сил их везти, и трупы оставляли в парадной.

В эвакуацию уехали в конце апреля 1942 года перед самым закрытием ледовой дороги жизни. По льду, в открытых машинах, под бомбежками... А в город вернулись в 1944 году. Однажды мне позвонили в дверь, я открыла, а там немец стоит. Я испугалась! Тогда пленные жили в Ленинграде, проводили паровое отопление в наших домах. Чтобы зарабатывать, они мастерили копилки и довольно красиво. Мне не нужна была его копилка, но я ее купила - из жалости. А знаете, когда они приходили в магазин, женщины пропускали их без очереди. Великодушен наш народ".

Рассказывает Александр Элевич Рутман

"22 июня 1941 года должна была идти по радио моя любимая юмористическая программа, а вместо нее выступил Молотов, сказал, что началась война. Мне было 14 лет. Летом я дежурил на крышах, рыл траншеи. Бомбежек у нас тогда не было, но правительство решило начать вывозить детей. В первую летнюю эвакуацию везли школы и детскими сады, детей отдельно от родителей. Часть районов вывезли на Урал, а часть, в том числе я с сестренкой, поехала прямо на немцев. Мы успели вернуться.



Тогда решено было отправить все заводы на восток. Так мы оказались в другой эвакуации вместе с мамой. 23 августа мы выехали в Казань. Ленинград был окружен, по последней ветке мчались эшелоны с людьми и заводами. В пути мы узнали, что началась блокада и что до этого в городе сгорели продовольственные склады.

В Казани мать моя работала на заводе по 12 часов в день, без выходных, у них были даже смертельные случаи от голода. Но все равно это несравнимо с блокадой. Я был прикреплен к ресторану, там можно было купить мучной суп, то есть баланду из муки, воды, лука, и мучную кашу. Все то же, что везде, но консистенция другая. А однажды я пришел, а мне несут великолепный суп-харчо, которого я в жизни и не ел, и на второе - что-то буржуйское. Я все съел. Оказалось, что это был местный партийный съезд. Тогда я понял, что не все благополучно в королевстве датском.

Когда мы после войны вернулись в Ленинград, нашу квартиру занял начальник милиции. Мама подала в суд, но проиграла процесс. Мы остались без ничего… И все же как-то выжили".

Смотрите также: