В Германии в издательстве ISIA Media вышел роман Виктора Ерофеева "Новое варварство". Это провокационная метафора о современной России, в которой Москва превращается в живой организм, диктующий мировую повестку, а русская вина обретает человеческий облик. О том, почему в России опасно признавать свою вину, чем новое варварство отличается от старого и какую роль в новые времена может сыграть литература, писатель рассказал в интервью DW.

DW: Ваша книга начинается с воспоминания детства, сильного образа - голубой чашки, которую разбивает ваша бабушка, но не может признать своей вины, говоря, что "чашка разбилась". Как эта непризнаваемая "русская вина" связана с новым варварством?

Виктор Ерофеев: В России исторически сложилось так, что наказание всегда сильнее, чем само преступление. Это наказание похоже на тесто, которое вылезает из кастрюльки. Возникает ощущение, что если ты признаешь свою вину, то тебя ждет страшное наказание, которое может закончиться смертью. Разбитая чашка в истории России может превратиться в историю твоего расстрела.

Мы знаем примеры: Заболоцкий в годы террора стал изображать сумасшедшего и случайно выжил. А Хармс, уже во время войны, делал то же самое, но не смог спастись - его уничтожили. Это абсолютно абсурдная логика: если ты признаешься, тебя, скорее всего, ждет тяжкое наказание, а если нет - может случиться чудо, и ты отделаешься лагерем, а не расстрелом. Сегодня в России это все так же непредсказуемо: наказание может быть очень серьезным, а можешь проскочить через дыры в системе. Все построено на случайности и хаосе.

Для меня очень важно, что вы заметили первую главу, потому что она задает камертон всей книги. Она лирическая, она о моей бабушке - женщине, прожившей 96 лет и чудесным образом выжившей в страшное время. Когда в сталинские времена она работала в Союзфото в Ленинграде, она случайно отдала газете в печать фотографию революционера Пятакова, который к тому моменту уже был объявлен "врагом народа" и уничтожен. Тогда дедушка, Иван Петрович, настоял, чтобы она немедленно уволилась. Это ее спасло.

В этой главе русская вина предстает как нечто совершенно не обусловленное поступками. Ты можешь сделать что-то случайно - и все равно окажешься виноват. Можешь осознанно совершить что-то тяжелое - и ничего не произойдет. Мы живем в мире мутной неопределенности. В конце этой главы я рассказываю, как бабушка, уже когда я вырос, говорит мне: "Ленин был плохим человеком". Я спрашиваю: "Почему ты не сказала раньше?" - "Потому что тогда ты мог бы кому-то это рассказать и погибнуть". Такова наша история.

Эта глава - лирический пролог, который затем перерастает в метафору: русская вина становится 32-летней женщиной, ищущей себя, свое место в судьбе России. Главный герой влюбляется в нее, с ней ведут беседы, она путешествует по стране. Но не буду раскрывать всего сюжета. Хоть тема и трагическая, я хотел, чтобы в книге оставалась легкость, чтобы мы могли выйти из этого мрака в другое измерение.

- Вы также сравниваете русскую вину с признанной и проработанной немецкой. Получается, в том, как народ воспримет свою вину, виноваты обстоятельства, исторический контекст?

- Здесь все более сложно. Немцы осознали свою вину после войны, когда встали перед миром на колени. Они проиграли: была уничтожена армия, погибло немыслимое количество людей, страна лежала в руинах. Вопрос"Кто виноват?" стал неизбежным, и ответ был очевиден - они сами. В этой трагедии присутствовал рациональный элемент.

В России всё сложнее. Например, советско-финская война: советская армия ее не выиграла, но и не проиграла. Финны помнят до сих пор - стоит заговорить с ними о чем-то за общим столом, и разговор сразу заходит о той войне. А у нас она просто забыта. Видимо, и то, что сейчас происходит на полях сражений между российской и украинской армиями, может тоже исторически русским образом исчезнуть из памяти. Потому что в России вся история говорит тебе: если ты хочешь выжить, хочешь, чтобы у тебя в безопасности была семья, дети - забудь все, что мешает жить дальше.

- Сегодня мир всё чаще сталкивается с агрессией и грубой силой, которые проникают в политику и общественную жизнь. Можно ли назвать это проявлениями "нового варварства", о котором вы пишете?

- Когда вышел мой предыдущий роман "Великий Гопник", его воспринимали как историю конкретного человека с бедным ленинградским детством, определенным воспитанием. Сейчас ясно, что "гопничество" шагнуло дальше - оно стало международным. Теперь на политический Олимп вышел "американский гопник", новый Хлестаков, который может быть фальшивым, агрессивным и воинственным. Мы у входа в это новое варварство. Что будет дальше - невозможно предсказать.

И все же я не предлагаю сдаваться. Я говорю о том, что нужно найти свое место в этом мире. Несмотря на всю серьезность и трагичность темы, в книге есть линия любви - между главным героем и "русской виной". Кто-то может спросить: "Как можно влюбиться в вину?" Но в русском сознании и печка могла говорить, и яблоня, и река. В сказках понятия оживают. У меня "русская вина" превращается в женщину, проходящую через весь роман как главная героиня. И я не скажу, чем все закончится, потому что это роман, и там есть интрига.

- Иногда говорят, что в варварстве есть и положительное - оно не дает цивилизациям застояться. Согласны ли вы?

- Главная беда нашего времени в том, что мы очень плохо знаем самих себя. Мы лучше разбираемся в предметах - машинах, компьютерах, телефонах - чем в собственных душах. Мы не различаем, где в нас варварство, где либеральная часть, какой частью души мы любим, а где храним садистские наклонности. Греки через мифологию очень внимательно смотрели на себя. Потом пришло Средневековье - мрачное, но все же закончившееся. "Божественная комедия" стала его итогом, объединив и варварство, и веру. Я не претендую на подобные обобщения, но тоже хочу понять, как мы дошли до нынешней беды - прежде всего потому, что плохо знаем себя и друг друга.

Европейская либеральная цивилизация, которую я люблю с детства, сегодня слаба. Она больше защищается, чем движется вперед. Европа почти полностью потеряла метафизическое измерение и больше не объединяет людей. Желание просто "сохраниться" превращается в самоцель. Люди говорят: "Если что-то случится - уедем в Новую Зеландию". Но ведь у Европы есть огромный чемодан культуры и наследия. Надо бы с этим чемоданом заново разобраться, открыть его, все пересмотреть и сделать так, чтобы он помогал, а не просто лежал где-то у нас на чердаке.

- Чем новое варварство отличается от старого, того, что несли гуны и готы?

- Прежде всего масштабом. Гуны не могли уничтожить планету. Сегодня один человек способен поставить под сомнение существование человечества. И это человечество вынуждено жить или умирать в соответствии с его волей. Мы оказались в положении, которого раньше не было.

Кроме того, мы хотели обмануть цензуру в авторитарных государствах, но обманули и сами себя - политкорректность стала новой формой запрета. Она сначала казалась лицемерием, а теперь превратилась в повестку дня. Из-за нее культура утрачивает способность говорить свободно. Я все еще принадлежу к той культуре, которая хочет говорить все, что считает нужным. Но это становится все труднее.

- Какую роль в этой картине наступающего варварства играет писатель? Это просто летописец погибающей цивилизации или человек с определенной миссией?

- Нужно быть осторожным с такими словами. Писатель - это не "инженер человеческих душ". Это человек, который идет за словом, за смыслом, за его стилистическим разнообразием. Энергия исходит не от писателя к читателю, а наоборот. Иногда писатель может сказать что-то, что останется надолго. "Преступление и наказание" Достоевского - хороший пример. Он не собирался писать манифест, но книга осталась в веках, потому что стала способом понять, кто мы такие, что мы за люди. Цель писателя - очертить контуры человеческой природы.

Слово писателя открывает пространство выбора. Когда человек получает эту свободу, он начинает самостоятельно принимать решения. Главное не делить все на "черное" и "белое". Пусть читатель сам находит для себя ответы. Когда ему говорят: "Иди только направо, налево не ходи", - это уже не литература.

- Ваш роман "Великий Гопник" заканчивается победой зла, западный мир уничтожен. В "Новом варварстве" есть надежда? Возможно, она в любви между главными героями?

- Прочитайте до конца. В "Гопнике" разрушение связано с садистским удовольствием одного человека, который хочет быть бессмертным, уничтожив всех остальных. А здесь все иначе. Возможно, любовь - это более серьезный ответ, чем кажется на первый взгляд.