Если бы мне привелось быть "средним" немцем в Берлине 8-9 мая 1945 года, испытал бы я чувство облегчения, что кончилась война, или позора, что Германия - ее причина? Про ликование победителей и флаг над Рейхстагом все понятно, но какие чувства могли испытывать побежденные?
Я попробую сейчас перевоплотиться в "среднего" немца тех лет, чтобы лучше понять диалектику победы и поражения. Итак, мои действия.
В последние месяцы войны стало ясно, что гитлеровская Германия терпит поражение, и что агония не может быть вечной. Невозможно умирать каждый день. Когда эта необходимость отпала, стало, конечно, легче. Вместе с этим захотелось сразу отмежеваться от нацистской политики, которая привела к капитуляции. Но чувство позора я бы не стал в себе культивировать, потому что я всего лишь выполнял приказ и боялся не подчиниться. Чем дальше, тем больше я себе не принадлежал.
После конца войны союзники объявили немцев побежденными, а не освобожденными. Я бы на их месте (будучи немцем) поступил так же. Ну какие же "мы" освобожденные? Мы долгое время верили Геббельсу и воевали до конца с яростью и упорством, каких редко встретишь в истории. Что же получается, мы, немцы, вот так воевали против собственного освобождения?
В результате победы союзников по антигитлеровской коалиции Германию по сути дела обнулили. И первые годы после войны так и назывались: "нулевые годы". Отец случившегося позже западногерманского экономического чуда Людвиг Эрхард (Ludwig Erhard) иронизировал, что немцы тогда занимались вычислениями, сколько чего они могут купить на свои девальвированные марки в ближайшие десять лет. Выходило немного: пару ботинок или две тарелки!
Если бы у меня (продолжаю за "среднего" немца) был бы выбор остаться в советской зоне оккупации или уйти к западным союзникам, я бы, конечно, сбежал к последним. Чего греха таить, русские рисовались мне чужой и жестокой цивилизацией. Их непонятный смех меня пугал порой еще больше, чем угрозы. Захватив часть Германии, они не знали, что с ней делать, кроме того, как превратить ее в придаток Советского Союза.
Я не ставлю под сомнение, что среди них было немало похожих на любимца советской пропаганды Василия Теркина (допустим, мой "средний" немец знал об этом). Как защитник России он был идеальным бойцом, но как победитель что он мог предложить Германии, кроме Сталина, репрессий, колхозов и полного незнания Европы? Он был поражен качеством жизни чужой страны даже тогда, когда Германия лежала в руинах. С его точки зрения, я был 100% побежденным, и сделать из меня затем примерного социалистического "товарища" было бы возможно, только запугав меня голодом и отсутствием будущего. Я бы подчинился, может быть, переродился, я стал бы уже не совсем "я".
С американцами было проще. Немцы им большого зла не причинили, не то, что русским. Конечно, американцы были не ангелы, но они нередко вызывали чувство восхищения своим спокойным прагматизмом, были понятны, за ними стояла могучая, наглядная цивилизация. А немецкие женщины глядели на американок, выбегающих на улицу в бигудях, и завидовали их свободе.
Немцы до сих пор в шоке оттого, что победители изнасиловали тысячи и тысячи немок разных возрастов, и это, прежде всего, касалось советских солдат, хотя и не только. Но разве можно простить чудовищные англо-американские бомбардировки немецких городов? По своей жестокости они не уступали насилию над женщинами. Правда, бомбардировки - это война, а изнасилования - это уже послевоенный мир, вот в чем разница.
Американцы и вообще западные союзники в процессе денацификации в их зоне оккупации разделили немцев на пять категорий: "не замешанных", "оправданных", "попутчиков", "виновных" и "виновных в высшей степени", - не выдавали продовольственные карточки тем, кто не заполнил подробную анкету из 131 пункта. Последние три упомянутые категории подлежали суду. Как и многие, я ("средний" немец) сделал все возможное и невозможное, чтобы быть "не замешанным", и, по-моему, американцам это как раз было на руку. Таким образом, я бессознательно переходил от побежденных в освобожденные. Это был успех политики денацификации Германии.
Кроме этого, работала пропаганда союзников. Нас, немцев, возили в лагеря смерти, заставляли смотреть фильмы о ужасах нацистского режима. Если мы не присутствовали на этих мероприятиях, нас опять-таки лишали карточек. Некоторые плакали, другие спали, я был потрясен. А если бы русским в подобных условиях показали фильмы (не немцы, другие бы показали) об ужасах ГУЛАГа, я думаю, реакция была бы та же.
Я быстро возненавидел Гитлера, затем кольцо моих нацистских врагов расширялось постоянно. Я поддерживал политику Конрада Аденауэра (Konrad Adenauer) - хороший выбор союзников! - но был уже против участия некоторых бывших известных нацистов в управлении страной. Подоспел спасительный план Маршалла. Началось экономическое чудо. Оно покоилось на разумных основаниях свободного предпринимательства и ответственности за свою личную судьбу.
На востоке план Маршала отвергли все союзники СССР. Цели Сталина отразились в блокаде Западного Берлина, оказавшейся, к счастью, безуспешной. В 1961 году жителей ГДР заперли за Берлинской стеной. Тем самым западные немцы окончательно оказались с американцами в одной лодке.
С другой стороны, в послевоенные годы меня угнетали положение беженцев из районов Германии, отошедших к СССР, Польше и Чехословакии, множество погибших при переселении. Ну и, конечно, волновала судьба военнопленных в Советском Союзе.
Нет, я не забывал, в каких жутких условиях содержались советские военнопленные, осознавал, что мы, немцы, натворили в России черт знает что, разрушили целые области страны, и судьба русских, если бы мы победили, была бы еще более отчаянной. И мне понятно, почему русские заставили наших военнопленных восстанавливать их страну. Но все же отчуждение по отношению к России сохранилось на долгие годы. А Холокост - это наш чудовищный национальный позор. Я не раз погружался в ужас, узнавая новые подробности о злодеяниях национал-социалистов.
Так бы я и рассуждал, превращаясь с годами из побежденного в освобожденного, переходя от незнания к знанию не только с помощью победителей, но и таких немецких писателей, как группа 47 (Рихтер, Белль и другие), как Гюнтер Грасс, которые открыли немцам глаза на мифологию нацизма. В конце концов, я закономерно дошел до такой стадии освобождения, что был рад, что победителями во Второй мировой войне стала не Германия, а ее противники.
Долгое время мне было даже стыдно говорить по-немецки, когда я бывал за границей. Мне казалось, что на меня показывают пальцем. Но интеграция внутри Европы с бывшими противниками, такими, как Франция, и, наконец, воссоединение с ГДР, которая, несмотря ни на что, добилась самого высокого уровня жизни среди советских сателлитов, дали мне возможность согласиться с теми, кто в сегодняшнем Берлине считают 75-летие разгрома нацистов памятной датой немецкого освобождения. Освобождались мы не всегда быстро, но, наконец, освободились в значительной мере. Так что спасибо за освобождение немецкого сознания!
***
Прощаясь с моим воображаемым образом освобожденного "среднего" немца, я понимаю всю субъективность взгляда и не претендую на универсальность героя, которому в наши дни было бы не меньше девяноста лет. Однако моральные успехи современной Германии очевидны, она не зря прожила последние 75 лет, пройдя через многие испытания от "часа Ноль" до наших дней.
Виктор Ерофеев - писатель, литературовед, телеведущий, автор книг "Русская красавица", "Хороший Сталин", "Акимуды", "Розовая Мышь" и многих других, кавалер французского Ордена Почетного легиона.
Комментарий выражает личное мнение автора. Оно может не совпадать с мнением русской редакции и Deutsche Welle в целом.
Смотрите также: