Белорусский журналист Александр Бураков, сотрудничающий с DW, 1 июня 2021 года вышел на свободу после 20 суток административного ареста по обвинению в "повторном участии в несанкционированном мероприятии". В интервью DW он рассказал об условиях в изоляторе временного содержания (ИВС) УВД Могилевского облисполкома, и о причинах, вынудивших его объявить голодовку.

DW: За что и когда тебя поместили в изолятор?

Александр Бураков: 12 мая в Могилевском областном суде началось рассмотрение дела по иску в отношении Павла Северинца и шести его соратников. Я знал, что будет суд, и пришел сделать фото и, может быть, видео. Раньше я уже был на закрытых судах и знал, как они проходят. Люди заходят в зал заседаний, потом приходит судья, объявляет, что начинается судебное заседание, и просит покинуть помещение. А пока он этого не сказал, можно сделать фото, видео - собственно говоря, я и хотел это сделать.

В тот день не то, что в зал, даже в здание не пустили. Я сделал несколько фотографий перед судом и взял одно интервью у родственников фигурантов дела. Потом вышел милиционер, объявил о том, что происходящее у стен суда может трактоваться как несанкционированное массовое мероприятие, и потребовал "покинуть площадку". И люди стали отходить. А он идет за людьми и повторяет: "Покинуть площадку". И было непонятно, где эта "площадка" заканчивается. Получается, что она растянулась на весь квартал.

Я перешел на другую сторону дороги и шел уже к своей машине, чтобы уехать, но тут появился ОМОН, меня задержали. После того, как меня поместили в автобус для задержанных, омоновцы проехали еще три круга по центру и вылавливали каких-то людей, которых они знали. Задержали еще одного журналиста и двух местных политиков.  

- Куда тебя отвезли?

- Путь в следственный изолятор начинается из РОВД. Там есть комната для задержанных лиц. Это каменный мешок - три на три метра - без окон, только лампочка и две камеры наблюдения, которые круглосуточно ведут запись. И деревянный настил, на котором можно сидеть. Там я провел пять-шесть часов. На меня составили протокол, обвинили в участии в несанкционированном массовом мероприятии, и в изолятор временного содержания я попал уже примерно после отбоя около 23.00.  

- В каких условиях тебя содержали?

- В ИВС действуют правила внутреннего распорядка, я их немного знаю - изучил превентивно еще в августе, когда были все эти массовые протесты. И я когда приехал, то им (сотрудникам ИВС. - Ред.) сразу сказал, мол, существуют правила внутреннего распорядка, и давайте их придерживаться. В ответ мне было сказано подойти к стене, я подошел, мне выкрутили руки наизнанку, поставили на "растяжку" и сказали, что сейчас условия - вот такие. Потом на меня надели наручники и после полного личного осмотра повели наверх - туда, где мы должны были спать. Поместили в двухместную камеру еще с тремя задержанными, и в первую ночь мы спали вчетвером на двух нарах. 

Условия в ИВС не поддаются описанию. У меня были 63 "шмона" за 20 дней. "Шмон" выглядит следующим образом: тебя выводят в коридор, там стоят лавки, тебя заставляют полностью раздеться. Ты снимаешь трусы, носки и стоишь в коридоре полностью голым в "растяжке", широко раздвинув ноги. Такую "растяжку" можно увидеть, например, в документальных фильмах про задержание убийц. На третий день нас перевели в другую камеру. У меня была ассоциация с концлагерем: четверо голых мужчин берут свои вещи и несут их перед собой на руках в конец коридора. Это, конечно, может покоробить.

А еще я сейчас расскажу очень натуралистическую вещь, потому что я считаю, что об этом нужно говорить. На третьи сутки пребывания в ИВС ко мне применили силу. В тот день открылись двери камеры и начался дополнительный "шмон". Выглядит это так: вся камера выходит в коридор, и людей ставят на "растяжку". Причем, если ноги недостаточно широко расставлены, тебя бьют ниже щиколоток, тогда ноги непроизвольно скользят в стороны.

В какой-то момент я сказал, что шире расставить ноги не могу, меня ударили по пяткам, я упал. И ко мне применили прием, который называется "заламывание руки сзади": человеку заламывают назад руки и одновременно бьют по ногам, растягивая их. В этот момент мышцы, ответственные за мочеиспускание, непроизвольно расслабляются. Я держал голодовку, у меня в желудке ничего не было. Но это произошло и со мной - это жуткая, деморализующая вещь, которую они, насколько я понимаю, практикуют постоянно. Я говорил с людьми, которые раньше были в ИВС, некоторые просто плакали. Один парень говорил, что хотел повеситься после того, что с ним случилось, и я понимаю, что именно с ними происходило.

- Ранее ты упомянул, что объявил голодовку. Что вынудило тебя прибегнуть к ней?

- Я знаю правила внутреннего распорядка в ИВС - и я, и мои коллеги там не в первый раз. 9 августа, когда были эти события (массовые протесты. - Ред.), практически все журналисты были превентивно задержаны. И мы, конечно, изучили правила внутреннего распорядка, и в первый же день, как только мы увидели, что эти правила не соблюдаются, мы объявили голодовку в знак протеста и потребовали (от сотрудников ИВС. - Ред.) выполнять собственные законы. Но после этого случая, когда ко мне применили силу, я для себя понял, что уже воспринимаю это не как изолятор временного содержания, а, скорее, как какую-то военизированную организацию, может быть, военную тюрьму. Потому что порядки здесь формируются в голове у каждого сотрудника.

Ну вот, например: каждую ночь нас дважды будили - в час ночи и в три. И в одни смены достаточно было просто назвать свою фамилию - и можно было спать дальше. А были смены, когда требовали назвать не только фамилию, но и статью, по которой сидишь, к скольким суткам приговорили и когда у тебя освобождение. А некоторые просто по двери стучали ключом, чтобы ты проснулся, - и все. Так что каких-то жестких правил там нет, каждый тюремщик что хочет, то и делает.

Смотрите также: